На руинах Империи - Татьяна Николаевна Зубачева

и вышел, закрыл и запер дверь. Теперь ключ проворачивался легко, не сравнить с первыми днями, правда, ему пришлось повозиться с перекосившейся дверью, пока не наладил. И не спеша, пошёл наверх. Двери он запирать не стал. Все равно ещё грязную воду выносить.

Женя расчёсывала и сушила Алисе волосы. Дело тоже не из легких.

– Сам управишься?

Он только улыбнулся в ответ.

А что управляться? Налить в корыто воды, приготовить ведро облиться потом. Мыло, простыня… Женя ему всё приготовила. Он быстро разделся, сел в корыто и, с наслаждением, стал отмываться.

Женя всё-таки пришла.

– Давай мочалку.

Она изо всех сил тёрла его мускулистую круто согнутую спину. Эркин, упираясь лбом в колени, кряхтел и невольно постанывал. Женя выпрямилась, удовлетворённо оглядела его и отдала мочалку.

– Ну вот, теперь ты и в самом деле краснокожий.

Он снизу вверх посмотрел на неё.

– Я тебя когда-нибудь потру?

– Обойдёшься!

Этот диалог повторялся у них каждую неделю. Странно, но Женя в самом деле – он чувствовал, что она не притворяется – не хотела, чтобы он видел её моющейся. Но шутила по этому поводу охотно. Эркин этого не понимал, но игру поддерживал. Позволяя себе только отказываться от помощи Жени при обливании.

– Облить?

– Сам.

– Смотри, нальёшь.

– Подотру.

Когда Женя ушла, он встал в корыте и, черпая из стоящего рядом ведра, смыл пену и грязь. Привычка к чистоте, пожалуй, ещё с питомника вбитая в него, как и привычка к послушанию, была самой сильной. Он и мылся после Жени потому, что любил просто сидеть и полоскаться в воде. Лежать в корыте не получалось: и коротко, и плечи не влезают.

– Водоплавающий, ты ужинать будешь?

– Иду.

Он с сожалением вылез из корыта, вытерся и переоделся во всё чистое. Вылил грязную воду в лохань. Эркин не мог, да, честно говоря, и не пытался понять, почему эта нудная и тяжёлая работа с водой и дровами не тяготит, а то и приятна. Он просто наслаждался этим. И ощущением чистой одежды на чистом теле, и возможностью сытно вкусно поесть, не спеша, не боясь, что отнимут, и спокойным сном под одеялом, и видом убранной чистой кухни, и гудением усталых мышц… Ему просто было хорошо. И он очень легко не думал ни о полиции, ни о своре, ни о чём…

В субботу работа если и есть, то только на станции. После вчерашней облавы рынка избегали даже самые отчаянные. Кого забрали, так и не выпустили. Но на это никто и не надеялся. Забрали – так с концами. Думай о себе, а другие пусть сами о себе думают.

Эркин и пошёл с утра на станцию.

Андрей был уже там. Без своего ящика. Злой и, словно, осунувшийся за одну ночь. Увидев его, Эркин сразу всё вспомнил, но ещё шутил.

– Ты чего без ящика?

– Бегать легче, – огрызнулся Андрей. – И на разгрузке инструмент не нужен.

Работы было мало. Они покрутились, набрав по мелочи, и ушли в Цветной квартал. Шли кружным путем, через окраины, чтобы не нарваться на свору или полицию.

– Если каждый день солёным зайцем бегать, по фигу мне всё это! – Андрей часто затягивался сигаретой. – Сваливать надо отсюда.

– Куда? – Эркин быстро на ходу оглядывал улицу, чтоб не застигли врасплох. – Думаешь, есть, где лучше?

Андрей тоскливо выругался.

– Ты-то как, с бумагой?

Эркин кивнул и усмехнулся.

– Запаял, теперь буду носить.

Андрей искоса посмотрел на него.

– Как получал?

– Обыкновенно. На сборном. Зимой ещё. Ну, месяц или два, как Свободу объявили.

– Смотрели?

– Номер? Да. И записали. А что, думал под… освобожденного сработать?

– Ну да, – Андрей досадливо пнул сапогом камушек. – И медицинский был?

– Полный, – усмехнулся Эркин. – И смотрели, и щупали. Сам не знаю, как пронесло.

– Дьявольщина!

Они незаметно вышли к пруду, где купались на День Матери. Из прибрежных кустов раздался дружный визг, и они остановились.

– Девки купаются, – шепнул Андрей и громко крикнул. – А вот кому помощь нужна?!

– А мы и без вас справились!

– И плечики свои смуглые без нас помыли? – ужаснулся Андрей.

Из кустов выстрелили замысловатой нецензурной фразой.

– Ай да девушки! – восхитился Андрей. – Что ж вы, сладкие, такие неприветливые?

– Пошли вон, лупоглазые! – возмутились в кустах. – Нашли, на что пялиться?!

– Это точно, – вступил Эркин. – Смотреть не на что.

– Чиго-о?!

– Образина ты краснорожая!

– Много ты понимаешь!

– Это ты зря, – Андрей с видом знатока гонял сигарету из одного угла рта в другой, – та, что с краю, очень даже ничего.

– Сейчас в серёдке никого не останется, – засмеялся Эркин.

– Ну, уйдите, гады, – жалобно попросили их. – Дайте одеться.

– А что, мешаем? – удивился Эркин.

– Девушки, вам как? – деловито спросил Андрей. – Чтоб мы смотрели сразу или по очереди?

– А то мы напополам можем, – веселился Эркин. – Я смотрю, он разглядывает. Нет? Слушай, тогда наоборот. Я разглядываю, а ты смотри.

Из кустов, наконец, высыпал целый рой негритянок и мулаток всех оттенков. Обменявшись напоследок с Андреем и Эркином ещё руганью, они убежали.

Андрей сел на склон, сплюнул окурок. И сразу помрачнел. Эркин сел рядом.

– Что? – тихо спросил Эркин. – Тебе никак бумагу не выправить?

– Нет, – Андрей резко мотнул головой. – Я ведь расстрелянный.

– Как это? – не понял сразу Эркин. – Ты ведь живой.

– Недобитый я, – тоскливо ответил Андрей. Огляделся по сторонам, расстегнул рубаху и показал шрам на груди. Эркин сначала и не заметил его среди других. Так, посвежее прочих и всё. – Штырём это. Чуть-чуть до сердца не достали. Я в самом низу лежал, под всеми. Штыря и не хватило. Короткий оказался. – Андрей застёгивал дрожащими пальцами рубаху и говорил, глядя перед собой застывшими потемневшими от расширенных зрачков глазами. – Когда повыгоняли нас… к оврагу… ров, что ли, противотанковый… Овраг… Старик в первой десятке встал. И меня с собой взял. Нас первыми и поставили. А когда стреляли, он мне локтем под дых дал. Я и полетел вниз. До пули. А уж остальные все на нас легли. Ему горло пробило. Он маленький был, ну и пришлось не по груди. Я дёрнулся было, он ударил меня. И затих. Я и лежал. Он на меня упал. И на мне слой толще оказался. Не хватило штыря. Укололо только. Я долго лежал. Боялся, что вернутся, ну, добивать. Потом они все костенеть стали. Я и вылез, пока сдвинуть мог. Вылез. Один я. Больше никто. Они не раздели нас, так в робе и стреляли. Я робу туда к ним кинул. И голый шёл. Потом… – он вдруг резко замолчал, закусил губу и сидел так с минуту,