Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни - Хелен Раппапорт

Опыт войны, по мнению Александры, помог девочкам «созреть». Хотя «они порой и бывают как большие дети, но понимают и чувствуют, словно гораздо более мудрые создания»[1059]. Понимая это, она решила съездить со всеми четырьмя в древний русский город Новгород, который на протяжении столетий считался центром православия и русской духовности. И вот 11 декабря 1916 года императорский поезд повез их туда, на юг от Петрограда. По прибытии в Новгород они отстояли двухчасовую службу в соборе Святой Софии, а затем посетили расположенную поблизости больницу, музей церковных реликвий, а во второй половине дня побывали в губернской больнице и приюте для детей‑беженцев. Конечной остановкой во время их краткой поездки был Десятинный монастырь, где Александре особенно хотелось встретиться с известной и очень почитаемой провидицей, старицей Марией Михайловной. Ольга позже описала Николаю, как они вошли в келью старой монахини:

«Она была очень узкой и темной, горела одна только маленькая свечка, которая тут же погасла, поэтому они зажгли что‑то вроде керосиновой лампы без абажура, и монахиня со слезящимися глазами держала ее. Старуха лежала на деревянной кровати за пологом из какого‑то драного лоскутного покрывала. На ней были огромные железные вериги, а ее руки были иссохшими и темными, как мощи. Кажется, ей было 107 лет. Волосы очень тонкие, растрепанные, а лицо покрыто морщинами. Глаза светлые и ясные. Она дала каждой из нас маленькую иконку и несколько просфор и благословила нас. Она что‑то сказала маме, что скоро все закончится и все будет в порядке»[1060].

Александру также очень тронула кротость старухи: «Постоянно в работе, ходит по округе, шьет для осужденных и солдат без очков, никогда не моется… И, конечно, никакого запаха или ощущения грязи». Но что еще важнее, старица обратилась к ней лично, сказав ей — именно так, как и запомнила Ольга, — что война скоро закончится. «А ты, красавица, — сказала она несколько раз, — не бойся тяжелого креста». Как будто предрекла ей личное испытание веры в будущем[1061]. Другие позже рассказывали несколько другое. Анна Вырубова была уверена, что, когда царица подошла, старуха закричала: «Се страстотерпица императрица Александра Федоровна!» Иза Буксгевден вспоминала что‑то подобное, добавив, что «Ее Величество, казалось, не слышала»[1062]. Получив благословение старицы и яблоко от нее в дар Николаю и Алексею (которое они позже покорно съели по поручению Александры в Ставке), царица уехала из Новгорода, чувствуя себя «ободренной и утешенной», и рассказывала Николаю, что поездка в Новгород укрепила ее веру в простых русских людей. «Такая любовь и тепло везде, чувство Бога и своего народа, единства и чистоты чувств — это принесло мне неисчислимую пользу»[1063]. Люди из ее окружения, которые сопровождали ее, приехали обратно с очень разными чувствами. Услышав, что сказала старица, они «вернулись расстроенными и полными опасений, поскольку, по их мнению, эта встреча была знаком свыше»[1064].

Истовая православная вера Александры и мудрые советы и молитвы Григория, несомненно, поддержали ее в то время, когда плохое состояние здоровья подкосило бы и более крепкую женщину. «Она верит в Распутина, она считает его праведным человеком, святым, которого преследуют клеветы фарисеев, как жертву Голгофы, — отметил французский посол Морис Палеолог. — Она сделала его своим духовным наставником и прибежищем, своим заступником перед Христом, своим свидетелем и ходатаем пред Господом»[1065]. Но когда царица вернулась в Царское Село в декабре 1916 года, сложилось так, что там полностью игнорировали быстро меняющиеся настроения в столице, которая была всего в каких‑то 19 милях (30,5 км) оттуда. Эдит Альмединген вспоминала «лихорадочный характер последних недель 1916 года» в городе, который «размышлял над мрачным неопределенным будущим». Под пророчества о бедственных последствиях командования Николая армия продолжала нести немыслимые потери. Приближалась еще одна суровая зима «под самые зловещие предзнаменования»[1066]. Холода, усталость от войны, голод, мрачная реальность нехватки продовольствия, ведущей к спекуляции и слухам о голоде, — все это усиливало недовольство, вскоре проявившееся в забастовках и голодных бунтах. «Улицы были просто сплошные очереди, полные непрестанных жалобных пересудов», — писала Альмединген[1067].

Но самые громкие пересуды пошли по городу в результате публичного обсуждения продолжающихся тесных отношений императрицы с Распутиным. Во флигеле Валентина Чеботарева была обеспокоена тем, что безжалостное очернение царицы отразится на ее дочерях и, возможно, поставит их в опасное положение. «Ольга держится с трудом, — писала она, — …{она} или более легкомысленна, или умеет лучше контролировать себя. Как трудно их видеть после всего, что я слышала. Неужели и вправду им грозит неминуемая опасность?» Валентина слышала, что «молодые люди, эсеры, решили уничтожить их всех — и ее!»[1068] «Если бы император появился на Красной площади сегодня, — предрекал посол Палеолог в своем дневнике 16 декабря 1916 года, — его бы освистали. Императрицу бы просто разорвали на куски»[1069]. Елизавета Нарышкина была согласна с ним: «Как много всего подходит к концу, посол! И к какому плохому концу»[1070]. Суеверному русскому народу царская семья чем дальше, тем больше казалась скованной мистической цепью судьбы. Таков был единодушный вывод россиян, в котором уже давно предсказывалось: в том, что вот‑вот произойдет в России, будет явлена неумолимая воля Божья.

«Отец Григорий пропал вчера вечером. Его ищут везде — это совершенно ужасно». В Александровском дворце дурные предчувствия настолько усилились 17 декабря 1916 года, что даже Анастасия отметила исчезновение Распутина. Девушки и их мать не ложились спать до полуночи, «все время ждали телефонного звонка», но его так и не было. Они были так встревожены, что в конце концов «спали все вместе, вчетвером. Господи, помоги нам»[1071]. На следующий день еще никаких новостей не было, но уже пошли слухи, как писала Мария в своем дневнике, что «подозревают Дмитрия и Феликса»[1072]. «Мы сидим вместе — можешь себе представить наши чувства и мысли», — писала Александра Николаю в характерном для нее стиле стаккато, добавив, что они знали только то, что Григорий был приглашен во дворец Феликса Юсупова вечером 16‑го. «Там был «большой скандал»… большое собрание, Дмитрий, Пуришкевич[1073] и т. д., все пьяные. Полиция услышала выстрелы, Пуришкевич выбежал звать полицию, крича, что наш Друг убит». Полиция в тот момент занималась поисками Григория, но Александра была уже совершенно вне себя: «Я не могу и не хочу верить, что он убит. Бог милосерден»[1074].