От Мировой до Гражданской войны. Воспоминания. 1914–1920 - Дмитрий Ненюков

После недельного пребывания в Кисловодске я перебрался по совету врачей в Ессентуки. Там было гораздо проще и скромнее, так как были и действительно больные. С крыши гостиницы «Орлиное Гнездо», где я поселился, открывался в ясную погоду чудный вид на весь Кавказский хребет. Красовался Эльбрус, но были видны и Казбек и прочие снежные вершины. По вечерам на крыше собиралось целое общество, там пили чай и вино и говорили о войне и политике. Публика состояла из московских и харьковских буржуев, и забавно и грустно было слушать, как они критиковали Деникина и Колчака, которые обязаны были защитить их животы и капиталы, ради сохранения которых они сами не успели и не хотели пожертвовать даже полушкой. Помню, как один помещик каждый день высчитывал, сколько верст еще осталось добровольцам, чтобы дойти до его имения, куда он собирался тогда ехать, чтобы прописать кому следует.

Когда Деникин объявил принудительную мобилизацию офицеров, то на Минеральные Воды сразу поехали различные мнимые больные, которые много пили и свидетельствовались в каких-то комиссиях. В это время почти все были уже развращены революцией, и любое свидетельство за деньги достать было легко. Приезжали на побывку и новоявленные знаменитости. Генерал Шкуро явился с целым поездом, на вагонах которого были нарисованы волчьи головы. Он имел не только своих музыкантов, но даже концертных певцов, которые пели во время его дебошей и кутежей в ресторанах каждую ночь до утра. За стол с ним садилось не менее 20 человек, и он платил не считая. Откуда были эти деньги? Так революция развращала безусловно храбрых и талантливых людей, которые при твердых правилах и выдержке могли бы оказать большие услуги своей родине. После месяца беспросыпного пьянства и всяких дебошей Деникину удалось наконец вызвать его на фронт, но это был уже другой человек. После первого же боя его кавалерийский корпус в панике бежал от Буденного.[357] Правда, и казаки были уже не те, что в начале Гражданской войны. Они думали только о спасении награбленного имущества в своих обозах и драгоценностей, зашитых в своих платьях. С такой ношей трудно ожидать самоотверженных атак. И все же виноваты не они, а их начальники, показывавшие им пример.

Наряду с безрассудным швырянием денег шкуровцами, мне пришлось увидать и противоположные примеры крайней бедности. Я случайно узнал, что в Пятигорске живет вдова доблестного адмирала Эссена, командовавшего Балтийским флотом во время войны, и поехал ее навестить. Мне сказали ее адрес, и когда я ехал на извозчике, отыскивая на грязной улице ее дом, я увидел сгорбленную старую женщину в лохмотьях, идущую по улице. Я остановил извозчика, чтобы ее спросить, и вдруг заметил, что она как-то странно на меня смотрит. Это и была адмиральша фон Эссен. У меня слезы брызнули из глаз. Оказалось, что она была судомойкой в столовой, где ее дочь была прислужницей за столом. Она состарилась на двадцать лет, потеряв на войне почти одновременно мужа, сына и зятя. Вынужденная бежать из Петербурга при захвате его большевиками, она прожила бывшие у ней небольшие деньги и теперь добывала средства к существованию тяжелым трудом. Переговорив с ней, я дал ей чуть не насильно тысячу рублей, так как она отказывалась брать, и сейчас же написал письмо Герасимову об ее ужасном положении. Тот немедленно прислал пять тысяч и обещал ежемесячно давать по тысяче. Когда она вместе с дочерью приехала меня благодарить в Ессентуки, это уже снова была дама, хотя горе и печаль наложили на нее неизгладимые черты.

При мне в Ессентуках состоялся большой круг Терского казачьего войска, на котором, как и на всех подобных учреждениях того времени, выказалась полная наша политическая незрелость. Вместо того, чтобы дружно объединиться вокруг общей цели – борьбы с большевизмом, казаки разбились на группы и занялись мелкими личными счетами и политикой, что приводило к совершенно праздным разговорам и потере времени.

После круга состоялся съезд трех атаманов, Донского, Кубанского и Терского. Тут прошло все гладко и, кажется, больше пировали, чем разговаривали. Я заходил в вагон атамана Богаевского и разговаривал с ним. Богаевский был неглупый человек, но слабохарактерный и легко поддающийся посторонним влияниям. Конечно, ему было очень далеко до своего предшественника Краснова. Тот представлял из себя силу, а Богаевский был простым игралищем в руках партийных дельцов.

В июле я был неожиданно вызван в Таганрог, куда была перенесена Ставка главнокомандующего, и поспешил поехать, так как мне уже надоело толкаться без дела, однако, к моему удивлению, адмирал Герасимов, меня вызвавший, очень извинился за беспокойство и сказал, что это произошло по недоразумению. Потом я узнал, что в Таганроге были недовольны Саблиным, который в это время уже снова командовал в Севастополе, так как Крым был уже оставлен большевиками, и решили назначить меня на его место, но Саблин приехал и успел реабилитироваться. Так как моя жена еще не оправилась от своей болезни, я решил вернуться в Ессентуки, чтобы после ее выздоровления взять любое место, которое мне представится.

В это время Добровольческая армия была в апофеозе своей славы. Войска шли вперед почти без сопротивления. Высчитывали уже время, когда займут Москву, и даже обсуждали церемонию торжественного въезда. Даже многие офицеры, бившие баклуши в тылу, спешили вернуться в свои части, чтобы можно было сказать, что и они пахали. Я недолго прожил в Ессентуках и в начале августа получил телеграмму от своего сослуживца и бывшего флаг-офицера из Таганрога, гласящую, что я на днях буду назначен командующим флотом Черного моря. Я не особенно поверил этой телеграмме, так как мои отношения с Герасимовым были самые безразличные, а Деникин лично меня не знал, однако через несколько дней мой вызов в Таганрог повторился. Я сейчас же поехал и теперь уже на вокзале был встречен чающими движения воды несколькими офицерами с поздравлениям по случаю нового назначения. Я сейчас же поехал к Герасимову, и он мне официально заявил, что я назначаюсь командующим флотом, а Саблин остается главным командиром Севастопольского порта с подчинением мне. Он мне при этом сказал, что со своей стороны настаивал на смене Саблина, о чем писал и адмирал Колчак, но что главнокомандующий придумал эту комбинацию, чтобы не обижать Саблина.

Признаюсь, эта комбинация для данного времени была действительно самая неудачная, так как один из нас двоих был безусловно лишним и, конечно, командующий флотом, так как флота еще не было, а были отдельные испорченные за время революции суда, которые нужно было все отремонтировать и поставить в строй. Во время войны и до нее у нас действительно существовала подобная же организация, но тогда командующий флотом предводил в бою и занимался операциями, тогда как главный командир был начальником тыла. Теперь же операций почти не было.