От Мировой до Гражданской войны. Воспоминания. 1914–1920 - Дмитрий Ненюков

«Мечта» давала 13 узлов хода, что для коммерческого парохода уже хороший ход, и мы пришли в Севастополь после 40 часов плавания. Я сейчас же отправился к вице-адмиралу Саблину, который жил на берегу в доме главного командира, передал ему деньги и спросил, чем могу быть ему полезен. Саблин, по-видимому, вовсе не был доволен моим прибытием, удивился, что в Екатеринодаре порят горячку, и выразил мнение, что большевики не посмеют напасть на Севастополь, охраняемый достаточными силами союзников. Я ему возразил, что Одесса дала уже пример подобного нападения и что союзники вовсе не желают драться с большевиками и, наверное, вступят с ними в переговоры. На это он ответил, что эвакуировать, кроме людей, нечего, так как все ценное уже увезено немцами в Германию, а военные припасы флота бесполезны для Добровольческой армии. На этом мы и расстались. Будучи научен опытом, я решил остаться и выждать событий, которые должны были наступить скоро. Я переселился со своими помощниками в гостиницу «Киста» и поручил им разведать, что может быть полезным для эвакуации, а пока приказал своим пароходам принять полные запасы угля, так как уголь всегда может понадобиться и никогда не будет лишним.

Будучи совершенно свободным, я отправился навестить своих знакомых. В городе все было тихо. Все надеялись на союзников, у которых было два полка, один французский, а другой из черномазых сенегальцев. Жителей успокаивало главным образом то, что незадолго перед этим французский дредноут «France»[345] уселся на камни перед самым входом в Севастополь, и ясно было, что французы не могут уйти и оставить его большевикам. Работы по его снятию с мели велись энергично, и днем и ночью, но срок окончания их еще не определился. Настроение в командах флота у французов было довольно скверное, и разгульные толпы их на берегу очень напоминали наших товарищей. Надежнее всех были черномазые.[346] На них пропаганда еще не действовала.

Так прошло совершенно спокойно три дня. За это время мы подобрали на наши пароходы, и в частности на «Мечту», несколько автомобилей и порядочное число винтовок из брошенного склада. Мои офицеры мне сообщили, что в штабе Саблина выработан план эвакуации и наши пароходы в него включены. «Мечта» назначалась для перевозки отряда[347] полковника Феодосьева, который имел специальную миссию охранять императрицу Марию Феодоровну и великих князей в Ялте. Так как императрица и великие князья, угрожаемые большевиками в беззащитной Ялте, уже эвакуировались на английские суда, отряд прибыл в Севастополь и со своим имуществом погрузился на «Мечту».

В Крыму создалось следующее положение: когда немцы начали свою революцию и Крым был брошен на произвол судьбы, генерал Деникин послал через Керчь для его защиты генерала Боровского[348] с несколькими сотнями добровольцев. Местными ресурсами отряд был доведен до трехтысячного состава, и генерал Боровский почувствовал себя в силах перейти Перекопский перешеек и занять значительный плацдарм впереди него. Долго этот отряд никто не беспокоил, но одновременно с движением на Одессу началось наступление и на него значительно превосходящими силами. Боровский вынужден был отойти за Перекоп и рассчитывал здесь удержаться, но был обойден перешедшими ночью через Сиваш большевиками и в беспорядке отступил, преследуемый по пятам, по направлению к Керчи. Ему удалось удержаться на другом, так называемом Акманайском перешейке, простреливаемом насквозь с судов флота, и там большевики и добровольцы стояли друг против друга почти два месяца.

Между тем события в Севастополе не заставили себя долго ждать.

Однажды я сидел у знакомых и мирно пил чай, как вдруг прозвучали один за другим три пушечных выстрела, что обозначало тревогу. Я поспешно отправился к себе в гостиницу и нашел там Заева, который мне сообщил, что большевистские разъезды подошли к Севастополю и вступили в перестрелку с французскими сторожевыми постами. Мы сейчас же составили с Заевым и пришедшим скоро Пашкевичем военный совет для решения вопроса, что должно делать дальше. Было решено перебраться на «Мечту», так как никто не мог поручиться, что французские большевики не впустят русских в город, и тогда нас ночью в гостинице могли зарезать как куропаток. Однако переезд на «Мечту» оказался не такой простой вещью, несмотря на то что мы были почти без всякого имущества. Прислуга из гостиницы куда-то скрылась, и нам пришлось самим тащить свои сумки и чемоданы на пристань, а ялики, всегда находившиеся в изобилии у Графской пристани, также исчезли неизвестно куда. Слава богу, докричались до стоявшей неподалеку на якоре яхты «Лукулл», и оттуда за нами прислали шлюпку. Мы перебрались сначала на яхту, а потом уже на «Мечту», вызвавши оттуда шлюпку посредством семафора.

Между тем уже стемнело, и ружейная перестрелка, вначале еле слышная, обратилась уже в настоящий бой. Французская артиллерия с Малахова кургана стреляла очередями, что в тихую прекрасную южную весеннюю ночь выходило очень эффектно. Иногда слышалось также тявканье пулеметов. Казалось, что большевики штурмуют город, но на самом деле французы были в перестрелке только с малочисленным кавалерийским отрядом.

Я долго гулял по мостику и любовался картиной ночного боя, как вдруг с крейсера «Память Меркурия», на котором, как оказалось, был адмирал Саблин, послышался его громкий голос: «На “Мечте”!». Туркул откликнулся, и Саблин в мегафон передал ему приказание сниматься с якоря и идти в Новороссийск. Мне очень не хотелось уходить в такой интересный момент, но переговариваться в рупор – это значило бы нарушать дисциплину. Саблин ответственный начальник в Севастополе, и хотя я был старше его в чине, но юридически был ему подчинен, пока нахожусь в пределах Севастопольского рейда. Нечего делать – пришлось подчиниться. Уходя, мы стукнулись о заградительный бон, так как охранительные огни не были зажжены, но, по счастью, аварии не потерпели.

Переход, как и прежде бывшие, оказался очень удачным. Погода стояла великолепная. Проходя мимо Ялты, мои пассажиры с грустью смотрели на дворцы, которые так недавно были под их охраной, а теперь переходили на разграбление к большевикам. У некоторых на глаза навертывались слезы. Впрочем, не все горевали. Другие нашли себе забаву стрелять из винтовок в копчиков, которые с берега почему-то целой стаей налетели и уселись на нашем пароходе. Пока они вели себя чинно, никто их не трогал, но когда они, видимо, проголодавшись, начали на наших глазах охотиться за маленькими пичужками, также искавшими у нас убежища и отдыха, то наша молодежь сейчас же приравняла их к большевикам и начала войну с ними. Я, впрочем, должен был вмешаться и прекратить это заступничество, так как пули портили такелаж на пароходе и могли рикошетом кого-нибудь задеть и поранить. Мы пришли в Новороссийск рано утром и приступили к выгрузке наших пассажиров.