Четыре сестры - Малика Ферджух

народу и не всех декларировал.

– Что это значит?

– Он нанимал без контракта и платил вдвое меньше положенной зарплаты. А за это был глух и нем.

Она кивнула, мол, понятно. Тетя Юпитер могла согласиться на эту работу по тысяче причин, но Гортензия не назвала бы ни одной этому полицейскому, хоть он и был так добр к ней.

– Дай-ка мне координаты твоей старшей сестры Шарли, – сказал он. – Вам позвонят из участка, как только что-нибудь выяснится.

Гортензия едва не дала ему номер Виль-Эрве. Но в последнюю минуту удержалась. С самым простодушным видом она назвала телефон на Пилле-Виль. Второй полицейский занес все в компьютер. Потом ей задали массу вопросов: имя, возраст и все такое. Она поостереглась говорить, что приехала на каникулы… А то спросили бы ее настоящий адрес. Потом ее попросили описать тетю Юпитер, ее глаза, волосы, как она была одета, когда уходила.

– Мы не видели, как она ушла. Все спали.

– Особые приметы?

– Вы хотите сказать, родинка, шрам, что-нибудь такое?

– К примеру.

Она подумала и сказала «нет». Валери Клотильд встал, продолжая что-то писать на бумажке.

– Мой прямой номер в участке. Если будут новости, звони, ладно?

Гортензия вышла из фургона. Полицейский последовал за ней.

– Нет, ты так не смоешься! – весело воскликнул он. – Я всегда провожаю дам домой.

Она испытала облегчение и досаду. Ей не придется возвращаться одной, это хорошо. Но только бы он не вздумал совать нос…

Валери Клотильд не вздумал. Он любезно простился с ней у подъезда.

– Я не приглашаю вас выпить по последней, – сказала она с торжественным видом. – Мне только двенадцать лет.

Он вытаращил глаза, поперхнулся и увесисто хлопнул ее по спине.

– Ты знаешь, что ты смешная?

– Когда я умираю от беспокойства, то просто обхохочешься.

– Полно, не переживай.

– До свидания, месье Клотильд.

– Пока, Гортензия.

Она аккуратно закрыла за собой дверь и бегом поднялась по лестнице. Ночью пять этажей офисов пустовали. На шестом она нашла крепко спящую Дезире и Энид, укачивающую Гарри, которого разбудила зубная боль.

– Где ты пропадала? – укоризненно спросила Энид.

– Вышла подышать воздухом. Мне было жарко.

– Одна? Ночью? На улицу?

Гортензия присела у кипы матрасов. Гарри, очень бледный, похлопывал себя по щеке, где болело. Щека сильно распухла.

– Я побоялась дать ему лекарство, – сказала Энид. – Вы всегда говорите, что я слишком маленькая и ничего не знаю.

– Так и есть. Ты правильно сделала.

Гортензия подумала, что она и сама не очень большая, не только в плане лекарств, но и в качестве «опоры брошенной семьи без гроша». Она пожалела о музее Гревен, где ее пятьдесят евро растаяли как воск.

– Ложитесь, я согрею молоко и найду таблетки.

Гортензия погасила свет в комнате и вышла через коридор в кухню. Там она открыла мини-холодильник, взяла начатый пакет молока (он был единственным!), налила в кастрюльку, включила электрическую плиту. И села за стол подождать, пока согреется. Слезы закипали в горле, но тут легкая рука бесконечно ласково коснулась ее плеча.

– Ты справляешься как военачальник, дочка, – сказала Люси Верделен. – Но обещай мне, что никогда больше не будешь гулять ночью одна по этому городу.

На маме были лыжный комбинезон, норвежская вязаная шапочка, варежки из мериносовой шерсти. Она огляделась.

– Куда бы мне положить лыжи? До чего здесь тесно. Он очень славный, этот инспектор. Думаю, на него можно положиться.

Гортензия уставилась на мать.

– Как ты выдерживаешь, закутанная во все это? Лето на дворе, мама.

Она невольно улыбнулась, несмотря на подступавшие слезы. Люси поцеловала ее в ухо.

– Вот ты и улыбаешься, уже хорошо. Смотри за молоком, детка.

Гортензия вскочила и отодвинула кастрюльку. Она открыла упаковку парацетамола, пока мама наливала молоко в чашку.

– Сколько ему дать?

Мама с ласковой и успокаивающей улыбкой вложила нужную дозу в руку дочери. Гортензия смотрела не шевелясь.

– Как мне быть? – прошептала она во внезапном приступе отчаяния. – Как быть? Я не могу им сообщить, что тетя Юпитер, может быть… И не могу сказать, что у нас осталось два евро семнадцать сантимов и на дантиста этого не хватит!

Мама обняла ее и крепко прижала к себе.

– С Юпитер ты подожди немного. Может быть, она успела выбраться из «Фэнтези-Театра», когда он рухнул. А насчет денег – дай мне три минуты.

Ровно три минуты понадобились Гортензии, чтобы выйти из кухни, пересечь коридор, вой ти в комнату и дать Гарри молоко с парацетамолом.

В полутьме она увидела, что он бьется щекой о подушку. Энид уже спала. Она села на край матраса рядом с Гарри и положила прохладную ладонь ему на лоб.

– Вот, выпей. Сейчас пройдет.

Она еще посидела и подержала руку у него на лбу, потом встала и направилась в кухню. Маленькая тень Мохаммеда приподнялась между двумя дверями, закутанная в спальный мешок.

– С кем ты говорила?

– С Гарри, – ответила она. – У него зубы болят.

– Нет. Там. В кухне. Там кто-то есть?

Его большие черные глаза смотрели на нее снизу вверх.

– С мамой, – призналась она, помедлив. – Она умерла, но, когда мне нужен совет, она приходит помочь.

– А я могу ее увидеть?

– Нет, ты не можешь. Ложись, спи.

Она вошла в кухню.

– У меня есть идея! – сказала Люси Верделен.

* * *

– У меня есть идея! – сказала всем Гортензия на следующее утро.

11

Призрак работает сверхурочно

Этот день выдался для Фреда Верделена одним из самых хлопотливых в его жизни призрака. Во-первых, Женевьева.

У нее начинался обеденный перерыв. Она закрыла киоск месье Мепуледа и побежала туда, куда ей до смерти хотелось с самого утра: в парусную школу. Там она нашла свободного на вид инструктора с подбородком как у Джорджа Клуни. Он, улыбаясь, смотрел, как она идет к нему, хорошенькая, белокурая, запыхавшаяся.

– Добрый день! – выпалила она.

– Привет! – любезно встретил ее Подбородок-Джорджа-Клуни. – Ты хочешь брать уроки? О, да я тебя узнал, это же ты…

– Да! – подтвердила она. – Я хотела спросить… Случайно кто-нибудь не…

– Если ты, – перебил ее Подбородок-Джорджа-Клуни, – наводишь справки насчет моих вкусов, мое любимое мороженое – кофейное.

– Никто ничего не оставлял для меня вчера?

Он огляделся. Серфингист в непромокаемом комбинезоне выходил из раздевалки с ярко-желтой доской. Дети выбирали оранжевые и розовые спасательные жилеты.

– Что, например? – спросил Подбородок. – Любовное послание?

Женевьева залилась краской. Именно эту минуту выбрал ее отец, чтобы появиться: в полосатой пижаме – небесно-голубой, облачно-голубой, грозно-синей, – небритым и непричесанным.

– Почему бы сразу не описать ему твоего любимого? – шепнул он ей. – Меньше времени потеряешь.