Половина желтого солнца - Нгози Адичи Чимаманда

Потом Кайнене дубасила кулаками по груди отца Марселя, едва не сбив его с ног, и вопила ему в лицо:

— Amosu![95] Дьявол! — Она развернулась к отцу Иуде: — А вы смотрели спокойно, как он раздвигает ноги голодным девчонкам? Как вы будете оправдываться перед своим Богом? Вон отсюда оба, сию секунду! Я до самого Оджукву дойду, если понадобится!

По лицу ее катились слезы, но было в ее гневе что — то величественное. После ухода священников Угву с тяжелым сердцем приступил к своим новым обязанностям — раздавать гарри, улаживать ссоры, присматривать за сожженными фермами. Он чувствовал себя порочным и ни на что не годым. Что сказала бы Кайнене, что сделала бы, как относилась бы к нему, узнай она о той девушке из бара? Возненавидела бы его. И Оланна тоже. И Эберечи.

По вечерам Угву слушал разговоры, запоминал, а позже переносил на бумагу. Говорили в основном Кайнене и Оланна, как будто они создали свой мир, не доступный до конца ни Хозяину, ни мистеру Ричарду. Иногда приходил Харрисон, садился с ним рядом, но говорил очень мало, словно теперь Угву вызывал у него почтение и трепет. Из простого слуги Угву превратился в одного из «наших ребят», воевавших за правое дело. Каждую ночь луна бывала ослепительно белой, и ветерок порой доносил крики сов и голоса из лагеря беженцев. Малышка спала на циновке, укрытая покрывалом Оланны, чтобы москиты не кусали. Заслышав далекий гул самолетов с гуманитарной помощью, совсем не похожий на свист низко летящих бомбардировщиков, Кайнене всякий раз говорила: «Надеюсь, этот приземлится». А Оланна тихонько смеялась в ответ: «Следующий суп готовим с вяленой рыбой».

Если включали Радио Биафра, Угву поднимался и уходил, отказываясь слушать жалкий спектакль под названием «вести с фронта», голос, бросавший людям крохи призрачной надежды. Как-то раз к огненному дереву подошел Харрисон с приемником, настроенным на Радио Биафра.

— Будь добр, выключи, — попросил Угву. Он смотрел, как дети играют на крохотном пятачке травы. — А то птиц не слышно.

— Птицы и так не поют.

— Выключи.

— Сейчас будет выступать Его Превосходительство.

— Выключи или унеси.

— Не хочешь послушать Его Превосходительство?

— Мда, не хочу.

Харрисон топтался рядом, удивленно разглядывая Угву — он что, не понимает?

— Это будет великая речь.

— Подумаешь, великая, — фыркнул Угву.

Харрисон обиженно поплелся прочь, и Угву не стал окликать его, а снова устремил взгляд на детей. Они неуклюже бегали по выжженной траве с палками вместо винтовок, гонялись друг за другом, поднимая тучи пыли. Дети играли в войну. Четверо ребят. Еще вчера их было пятеро. Угву забыл, как звали пятого — Чидиебеле или Чидиебубе, — но помнил, как с недавних пор живот у него распух, будто он проглотил огромный мяч, волосы стали вылезать пучками, а кожа выцвела, из красно-коричневой сделалась болезненно-желтой. Ребята дразнили его. Угву хотел объяснить им, что такое квашиоркор, — может быть, прочесть им, как он сам описал эту болезнь. Но решил, что лучше не надо. К чему им заранее знать то, что всех их неизбежно ожидает? Угву не помнил, чтобы тот малыш хоть раз играл роль биафрийского офицера; он всегда был нигерийцем, а значит, каждый раз проигрывал и в конце игры падал замертво. Может, потому он и выбирал роль врага — чтобы передохнуть, прилечь на траву.

Семья мальчика приехала из Огуты; они были из тех, кто до последнего не верил, что их родной город может пасть, и мать его первое время смотрела с вызовом: мол, только попробуйте сказать, что это не сон! В день их приезда, на закате, грохот зениток потряс лагерь. Мать выбежала и растерянно прижала к себе единственного сына. Рев самолетов приближался, и женщины трясли ее: «Скорее в бункер! С ума сошла? Бегом в укрытие!»

Женщина упорно отказывалась — так и стояла, дрожа, обнимая сына. Угву сам не понял, почему сделал то, что сделал. Возможно, просто потому, что руки у него были свободны: Оланна сама унесла Малышку в укрытие. Угву выхватил у женщины ребенка и пустился бегом. Малыш тогда еще не был совершенно невесомым, Угву ощущал его тяжесть. Матери ничего не оставалось, как броситься следом. Самолеты атаковали с бреющего полета, и не успел Угву спустить ребенка в бункер, мимо просвистела пуля; Угву даже не увидел ее, а унюхал — почуял запах раскаленного металла.

В бункере, играя на влажной земле, кишевшей муравьями и сверчками, малыш сказал, как его зовут. Наверное, Чидиебеле — это имя чаще встречается. Теперь имя звучало как насмешка. Чидиебеле: «Бог милостив».

Когда четверо ребят, доиграв в войну, ушли в корпус, Угву услышал из класса в дальнем крыле тонкий, задушенный плач. Скоро выйдет тетка мальчика и сообщит соседям, а мать будет кататься по земле и кричать, пока не сорвет голос, а потом обреется наголо.

Угву надел майку и пошел вместе с остальными копать могилку.

33

Ричард сидел рядом с Кайнене и поглаживал ее плечо, а Кайнене смеялась, слушая Оланну. Ему нравилось, как она смеется, запрокинув голову, выгнув стройную шею. Он любил проводить вечера с ней, Оланной и Оденигбо, ему вспоминался полумрак гостиной Оденигбо в Нсукке, вкус пива и жгучего перца на языке. Кайнене потянулась к эмалированной тарелке с жареными сверчками — новым фирменным блюдом Харрисона. Тот будто чутьем угадывал, где их копать в сухой земле, и умел делить готовых сверчков на кусочки, чтобы хватило надолго. Кайнене положила в рот кусочек. Ричард взял сразу два, захрустел. Темнело, и деревья кешью превратились в безмолвные серые тени. В воздухе дымкой висела пыль.

— Чем вы объясните успех миссии белых в Африке, Ричард? — спросил Оденигбо.

Временами Оденигбо раздражал Ричарда: молчит — молчит, а потом возьмет да и ляпнет что-нибудь.

— Именно. Успех. Мне известно значение этого слова. Английский — мой второй язык.

— Объяснять надо не успех белых, а неудачу черных, — сказала Кайнене.

— А кто виновен в появлении расизма? — рявкнул Оденигбо.

— Не понимаю, при чем тут расизм. — Кайнене дернула плечом.

— Белые использовали расизм как оружие войны. Всегда легче покорить более гуманный народ.

— Значит, если мы покорим нигерийцев, то станем менее гуманными? — спросила Кайнене.

Оденигбо не ответил. Под деревьями кешью послышался шорох, и Харрисон метнулся на звук: вдруг крыса, которую можно поймать.

— У меня есть нигерийские фунты. Инатими дал, — сказала Кайнене. — У них в Союзе Освобождения Биафры полно нигерийских денег. Я хочу поехать на Девятую милю — что-нибудь куплю, а если удастся, продам что-нибудь из того, что беженцы в лагере сделали своими руками.

— Это называется торговля с врагом, — заявил Оденигбо.

— Это торговля с неграмотными нигерийками, у которых есть то, что нам нужно.