Прощание с Литинститутом - Лев Альтмарк

А кстати, что же всё-таки такое Родина? Долгие дни, которые я просиживал в своей охране на окраине какого-нибудь поселения и глядел на расстилающиеся вокруг дикие холмы и долины, я задавал себе вопрос: это ли моя Родина? Что меня с ней связывает? Есть ли между нами кровная связь или это что-то надуманное? Почему я до сих пор не перестаю ежедневно вспоминать Россию с болью и… любовью? И почему там, в России, я никогда не задавал себе подобного вопроса, а здесь – всё чаще и чаще?

И вдруг мне пришла в голову одна странная мысль. Когда ты живёшь на какой-то земле, и она была, есть и будет с тобой, но ты не волнуешься, что можешь лишиться её однажды, это – как бы сказать точнее? – не совсем твоя Родина. У тебя не возникло чувство хозяина этой земли. И лишь тогда, когда тебя беспокоит её судьба, ты опасаешься, что ей, как твоему ребёнку, может стать плохо и больно, а ты не сумеешь вовремя помочь и защитить её, тогда-то и начинаешь понимать, что никакого другого уголка земли тебе больше не надо – именно это твоя настоящая и единственная Родина, без которой ты уже не проживёшь и никуда от неё не денешься.

Всю жизнь мы что-то ищем и что-то выбираем. Не ошибочен ли наш сегодняшний выбор? Когда я уезжал в Израиль, уже не было препятствий для отъезда. Отправляйся куда хочешь, лишь бы тебя приняли. А если бы… из Израиля погнали куда-то дальше? Что бы было тогда? Превратился бы в пресловутого Ивана, не помнящего родства, которому везде плохо и везде хорошо, путешествующего в поисках пристанища из страны в страну? До сих пор не могу ответить…

Этот высокий холм вдали от поселений и деревень я заприметил давно. Сколько раз проезжал по дороге и с интересом разглядывал его. Как похож он на гриб-боровик с плоской каменистой вершиной и едва намечающейся ножкой, напрочь лишённый зелени и кустарников, сплошь обступивших его у беловатого основания. Мне казалось, что если я заберусь на него, то сумею увидеть нечто такое, что приоткроет для меня покров мучающей меня тайны. Чем-то непонятным этот холм манил меня. На его вершине я смог бы, наверное, понять, почему эта страна, в которой мы не родились и не воспитывались, но которая, даже не став мачехой, милостиво, хоть и не совсем гостеприимно приняла нас, всё же оказалась ближе всех остальных стран, с которыми мы так и не можем до конца порвать связи. Лишь тут я получу ответы на мучающие меня вопросы…

Впервые после моего выхода из больницы мы едем с Эдиком на работу. Машины у меня ещё нет, но в этом пока нет прямой необходимости. Недельки полторы, сказал шеф, ты, мотек, поработай, как все, а потом будет тебе машина из проката – не супер, конечно, но и не такая развалюха, как та, что была у тебя прежде.

Я уже передвигаюсь довольно бодро. Первое время, пока нога была в гипсе, я выписывал кренделя на костылях, но гипс, наконец, сняли, и я сразу перешёл на палочку. Теперь она у меня с собой, но я на неё почти не опираюсь. Она нужна скорее для уверенности.

Кроме меня и Эдика, в машине ещё три человека: Ицик Швили, Хорхе-Говядина и рыжий абориген Ашер. Остальных везёт бедняга Мишка, обложенный банковскими долгами, как серый волк флажками.

В дороге мы почти не разговариваем. Основная тема, интересующая народ, – наша авария – уже неоднократно изложена в разных вариациях Ициком, который вышел на работу раньше меня на неделю. Религиозный фанатик Дима всё ещё лечится, хоть уже и дома. Так что вопросами меня почти не терзают, максимум, я принимаю чьи-то притворные соболезнования по поводу утраченного автомобиля.

Привычно что-то бубнит Хорхе-Говядина, перемалывая косточки отсутствующему Рахамиму, но его никто не слушает. Сидящий по правую руку от него Ицик Швили тоскливо смотрит в окно, прикидывая, наверное, что, получив сегодня ото всех стандартный отказ в займе ста шекелей, вынужден будет идти к цветочнице вечером без букета. Абориген Ашер слева от Хорхе слегка покачивается, закатив глаза в дрёме, но сидит строго вертикально, как солдат на посту, каковым и должен быть настоящий охранник. Неизвестно, снится ли ему что-то во время кратковременной спячки, но вывести его из этого благословенного состояния может только внезапный визит начальства. Даже по приезду на место он вскинет на плечо свой тощий рюкзак, переберётся сомнамбулой в будку и приступит к работе, но всё это будет происходить на автопилоте.

Я сижу рядом с Эдиком спереди, и мне немного не по себе. Необычная пустота каким-то тяжёлым чугунным шаром перекатывается в груди, и я почти чувствую, как она подбирается к горлу. Мне сразу становится трудно дышать, как некогда в больнице, а на лбу и шее выступают крупные капли пота. Когда шар перекатывается вниз, могу вздохнуть и даже промокнуть бумажной салфеткой лоб. Но через минуту всё повторяется.

– Тебе плохо? – косится Эдик. – От чистого горного воздуха отвык?

– Нет… – Не знаю, что ответить, и только виновато улыбаюсь.

Наконец, в утреннем тумане из-за гряды холмов показывается мой холм, похожий на боровик.

– Видишь холм? – и сам не знаю, почему принимаюсь объяснять Эдику, указывая вперёд пальцем. – Что-то в нём необычное. Он и на другие не очень-то похож.

– Такой же, как все, – пожимает плечами Эдик, – только немного повыше. Ветром его обтесало.

– Не знаю, не знаю… И всё равно он какой-то особенный.

Эдик минуту молчит, потом лукаво улыбается:

– Нет, братан, всё-таки ты ещё не до конца вылечился. Удары головой бесследно не проходят!

К его удивлению, вызов обменяться остротами я не принимаю.

– Слушай, – неожиданно рождается у меня бредовое желание, – давай остановимся на пять минут, и я сбегаю, попробую подняться на его вершину?

– С больной-то ногой?

– Ничего, я попробую.

– А что наша публика на это скажет? Они твоих порывов не поймут.

– Растолкуй им, что мне поплохело, и я хочу подышать свежим воздухом.

– А ты, как горный баран, у них на глазах поскачешь на вершину? Спасай тебя потом! Оно тебе надо?!

Замолкаю и отворачиваюсь. Некоторое время мы едем в полной тишине, и даже Хорхе-Говядина замолкает, но вдруг Эдик резко тормозит.

– Была-не была! Плевал я на них! – Он толкает меня кулаком в бок и тихо прибавляет: – Вместе на холм полезем. Мне тоже интересно, что ты там высмотрел… Помнишь битловскую песню «Дурак на холме»? Так это про нас – про тебя и про меня…

Не отвечая на удивлённый ропот попутчиков, мы вылезаем из машины и, перескакивая с камня на камень, мчимся к холму. Я сразу отстаю от Эдика, потому что палочка, прихваченная с собой, уже не помогает, а только мешает передвигаться.

У самого подножия холма крупных камней меньше, и идти становится легче. Эдик не оглядывается, но я слышу, как он тяжело дышит. Видно, тоже устал не меньше меня.

– Давай минутку передохнём, – кричу ему в спину.

– Некогда, времени мало, – сдавленно хрипит он и уже начинает карабкаться вверх, придерживаясь руками за валуны.

На мгновенье мне становится страшно, будто этим неожиданным и спонтанным подъёмом на холм я отрезаю что-то прошлое, без чего раньше не мог обходиться, а сумею ли теперь – ещё вопрос. Этот холм стал для меня каким-то странным рубежом, о котором я и не подозревал прежде.