День рождения ведьмы - Кирилл Кащеев

Мертвяк протянул руку к лицу и… копна черных волос упала на плечи. Ирка Хортица, наднепрянская ведьма-хозяйка, стащила сделанную из мертвой коры личину для мертвяцких танцев. Она сама не знала, почему после пляски на кладбище не отдала ее Стелле. Не захотела и все! Себя надо слушаться. Ирка пристально посмотрела в пустые дыры-глазницы, наполненные тьмой. Размахнулась и швырнула маску-личину в воду. Днепровская вода подхватила ее и поволокла прочь. Личина заплясала на волнах и исчезла вдалеке. Ирка знала, что никто маску не найдет — Днепр не подведет свою ведьму в час нужды.

Ирка посмотрела вниз и коротко, зло рассмеялась. На прибрежном песке, широко раскинув рукава, лежала последняя рубаха. Алая рубаха цвета огня.

— Ох, какая же ты предусмотрительная! — процедила она сквозь зубы. — Прямо вся в меня!

Она стащила через голову зеленую рубаху с выдранным «с мясом» рукавом, скомкала ее и тоже зашвырнула в воду. Рубаху уволокло следом за личиной. Ирка подняла другую, алую, и брезгливо встряхнула:

— А по песку валять ее было обязательно? Любительница спецэффектов! — бормотала она, просовывая голову в вырез. Ворчание и злость помогали хоть на миг отрешиться от того, что должно быть сделано. Ирка тщательно расправила складки, одернула рукава, нацепила через плечо предусмотрительно собранную сумку. Проверила, внутри ли снова упакованный в сундучок драконий плащ. Сейчас это была самая ценная из ее вещей. Ценней просто ничего нет. Ну? Все! Ирка глубоко вздохнула, прикрыв глаза…

— Марья-Кукушка, где ты? — прошептала она.

— Я уже минут десять смотрю, как ты прихорашиваешься, — прозвучало из-за спины.

Ирка оглянулась. Марья-Кукушка шла к ней, метя песок подолом своего длинного вдовьего платья.

— Я все сделала, как ты хотела?

— С дядькой Мыколой вы были особенно убедительны! — кивнула Ирка. — Я чуть сама не поверила.

— Или я не баба? — насмешливо спросила Марья. Сейчас в глазах ее не было привычной, застарелой тоски. Они блестели, как, наверное, блестели глаза юной невесты, когда налетевший змей подхватил ее прямо перед алтарем на свадьбе с нелюбимым и умчал в свой подводный дворец. К недолгому, но все-таки счастью!

— У меня ничего нет, единственное, для чего я живу, — это чтобы охранять мир змеев, мир моего любимого, — задумчиво сказала Марья. — Но тебя я пропущу — и будь, что будет! — и протянула Ирке на ладони отрезанный от свечи кусочек с фитилем. — Этого хватит на дорогу туда и на возвращение!

Ирка почти робко взяла свечу с ее ладони.

— Помогай тебе Бог, девочка! — Марья отвернулась и глухо добавила: — Пусть у тебя с твоим змеем все получится! Потому что если не получится, ни у кого не останется надежды!

* * *

Танька сидела на старой заброшенной стройке, на штабеле бетонных плит и горько плакала. Она оплакивала случайность. Глупую и нелепую смерть, когда человек мог просто оказаться не там и не тогда, случайно пересечь свою жизнь с другими, совершенно чуждыми ему жизнями и стать жертвой в чужой битве, о которой он даже не знал ничего. Стать случайной и страшной игрушкой в Хватке неизвестных ему сил. Теперь она уже могла его жалеть. Могла оплакивать.

— Так не должно быть! Так неправильно! — утирая слезы, твердила Танька. — Может, где-нибудь там, в каких-нибудь очень сложных глубинах мироздания так и задумано, но я все равно говорю — это плохо! Слышите, вы там, так не должно быть! — подняв залитое слезами лицо к небесам, прокричала Танька. Кажется, звезды мигнули в ответ. Но Танька этого уже не заметила. Она зло вытирала глаза кулаком и бормотала: — Бедный Жорик!

Это очень походило на шекспировское «Бедный Йорик!», но Танька не видела сходства. Она просто жалела, жалела и плакала.

Труп лежал на бетонных плитах и, судя по укутывающим его заклятьям невидимости и сохранности, лежал здесь уже несколько дней. Да что там, понятно, с самого исчезновения Айта.

— Как его родители таким увидят, у него же родители наверняка есть! — всхипывала Танька, косясь на обгоревшее тело на бетонных плитах. Он был точно таким же, как на лосаркиной полянке. Только в глазнице мертвеца сейчас торчала длинная острая сосновая щепа. — Убежал, значит, мертвяк. Завидел нас и убежал! — зло повторила Танька Иркины слова.

Она протянула руку и взяла лежащее рядом с телом письмо.

«Ты и Богдан — мои единственные друзья, — писала Ирка. — Я совсем не хочу, чтобы вы боялись за меня. И еще я верю, что вы меня не подведете, даже если думаете, что я не права. Мне нужно всего лишь выиграть время! Чтобы богатыри не ловили меня здесь и змеи не поджидали в своем мире. Пусть думают, что меня похитили. Прошу вас, ребята, дайте мне время, немного времени, и чтобы никто не знал, что меня уже нет в нашем мире! Потому что здесь все сделано, и я ухожу. Айт не должен оставаться один!»

* * *

Ирка взяла огарок в ладони, как выпавшего из гнезда птенца.

— Вода… и огонь, — прошептала она. — Всего лишь вода и огонь — одно ключ к другому.

И огарок в ее ладонях вспыхнул. Свисающие рукава рубахи разом занялись пламенем. Огонь пошел вверх, вверх, вверх, окутав Ирку сверкающим ореолом, заплясал искрами на волосах, не раня и не обжигая. Было тепло, словно ее со всех сторон обхватили дружеские объятия.

Днепровские волны лизнули носки ее сапог. Она вошла в воду.

— Пшшш! — сказала волна.

Ирка зашла по колено — на каблуках ужасно неудобно ковылять по топкому дну, но вытаскивать из сумки кроссовки было уже поздно. Вода достигла бедер, добралась до пояса. Ирка подняла руки с огарком высоко над головой.

Дно оборвалось резко и сразу. Ирка ухнула в воду… и тут же вокруг нее завертелся водоворот — «горне пекло». Проход в другой мир. Водоворот подхватил ее, поддерживая над водой. Она плыла по закрученной штопором воде, держа пылающий огарок в высоко поднятой руке. Ее крутануло раз, другой, весь мир перед ней слился в сплошное мельтешение луны, бликов на воде, темных небес и таких же темных деревьев, нависающих над Днепром хортицких скал. Волна накрыла ее с головой. Еще несколько мгновений видны были плывущие пряди — такие же черные, как сама река. И мерцающий, не гаснущий огонек свечи. Огонек уходил все глубже, глубже, сияя сквозь темную толщу вод. Наконец пропал и он.

Весенняя обрядность обращена к земле, в отличие от зимней, призванной умилостивить высшие, небесные силы. Поэтому каждый зимний обряд имеет четко обозначенную астрономическую дату[27], а праздники весны, наоборот, исполняются в соответствии с природными приметами (прилет журавлей, первый гром и т. д.). В разных землях одни и те же обряды проходят в разное время (в украинских землях, где теплее, начинаются еще в марте, а в России или Польше — в апреле). Обряды должны помочь земле родить, принести урожай, поэтому главная роль в них принадлежит женщинам (в совсем древние времена мужчину, даже случайно увидевшего женские обряды, убивали). Начало празднеств призвано пробудить природу от сна и помочь ей расцвести, поэтому начинают их девочки, которые подросли достаточно, чтобы считаться девушками, т. е. расцвели, «заневестились»: их принимают в девичий круг, разрешают участвовать в девичьих плясках, играх и тайных обрядах. После первого участия в весенних праздниках за девушкой могли ухаживать парни (в старину в девичий круг вступали в возрасте 10–11 лет). Заканчивали обряды уже в июне-июле, на Ивана Купала. К тому времени главная роль переходила к девушкам, которые вот-вот выйдут замуж и присоединятся к молодкам, т. е. молодым замужним женщинам (замуж обычно выходили между 14 и 16 годами).