Круги в пустоте - Виталий Каплан

Собственно, фраза прозвучала иначе: «Оллара тнеу-лао-тси гнааму», но Петрушко сообразил это мгновением спустя. Да, великолепный метод изучения языков! Пожалуй, надо бы у здешних вытянуть секрет. А всего лишь — побочный эффект обмена этими самыми имну-глонни… которые Гена предпочитает называть информационной матрицей биополя.

Виктор Михайлович вспомнил, каким жарким было то обсуждение. Сидели до ночи, поглощали невозможными дозами кофе и раз за разом прокручивали запись. В открытое окно набились комары, нагло звенели, мешали умственному процессу. Гена наотрез отказался выгонять их магией, и тогда Семецкий включил обыкновенный фумигатор. Когда он вылез из-за стола и, слегка сутулясь, направился к розетке, Петрушко вдруг сообразил:

— Слушай, так это ж ты был? В троллейбусе?

— Ну, я, — флегматично зевнул Семецкий. — А что, непохож?

— Вообще-то, — критически оглядев, признал Петрушко, — что-то в тебе такое есть. Бомж у тебя получился высокохудожественно. Даже я не узнал.

— Дорогой Витя, — заметил Семецкий, — если тебя одеть в пропитанные мочой помоечные тряпки, прицепить накладную бороду и правильно наложить грим, тебя не узнает даже супруга. Единственное, чего я опасался, так это ментов. Пока то да се, пока корочку им совать, я бы тебя потерял. А мало ли что…

«Мало ли что» означало людей Магистра. То, что Юрий Иванович охраняет своего олларского компаньона, люди Семецкого отследили уже в первую неделю. И, наверное, у явившегося к Хайяару гостя могли быть неприятности. На входе, или, что вероятнее, на выходе. Как же без силовой поддержки? Но генерал хорош — ведь обещал же пустить его одного, без прикрытия! И сколько теперь весит его слово?

— И правильно, что тебя не поставили в известность, — добавил Семецкий. — Сам прикинь, Хайяар почуял бы твою неискренность, когда ты распинался о своей безоружности. Тут и биополе считывать незачем, достаточно в глазки заглянуть.

— Заткни фонтан, Юрик, он тебя так и так срисовал, — меланхолически заметил Петрушко. — Что это, говорит, за дурнопахнущий мужик стенку в подъезде подпирает? Долго отмывался-то потом?

— Ну, короче, Витя, каждый должен своим делом заниматься… — Семецкий временами делался утомительно нудным. — Ты у нас — голова, а я у нас — кулаки.

— А Вязник? — слегка оживился Петрушко.

— А Вязник у нас — начальство. Есть такой в организме отросток…

— Да ну вас, — махнул рукой Гена. — Пустозвоны. Давайте ближе к сути. Эх, жалко среди нас физика нет, может, прояснилось бы что.

— Ну не можем мы просить консультацию научного отдела, — хмуро заметил Петрушко. — Сам понимаешь, не тот случай. В конце концов, от нас не требуется переворачивать естествознание. Нам надо хотя бы для себя выстроить какую-то схему, чтобы без всей этой олларской метафизики, чтобы звучало рационально. Если нам и придется кого-то еще посвящать, или все-таки докладывать наверх, мы ведь не можем говорить о трех душах, Тонком Вихре и тому подобной чертовщине… Нас очень неправильно поймут.

— Но согласись, у нашего меккоса все очень складно выглядит, — отозвался Гена. — Вполне рационально, кстати, если терминологию заменить. Мне вот эта самая душа имну-глонни знаете что напоминает? — он вытащил из внутреннего кармана мобильник. — Вот, допустим это — человеческое биополе. А это, — щелкнув крышкой, он извлек небольшой плоскую пластину, — сим-карта. — Без нее все это умное железо без толку, как и она без железа. Вся информация пользователя хранится в ней. Так вот, если биополе — это какой-то сложный комплекс взаимодействующих физических полей, неважно какой природы, то имну-глонни вроде сим-карточки получается. Иначе говоря, информационная матрица. В трубку можно вставить другую карту, и все настройки телефона изменятся. Так и, выходит, с человеком.

— А что, — присвистнул Семецкий, — аналогия вполне рабочая. Даже мне, тупому сыскарю, понятно.

— Добрый день, — повернулся Петрушко. — Вернее, добрый вечер.

Из-за колонны неспешно вышел высокий человек в светлом балахоне, закрывавшем тело до пят. В полутьме почти невозможно было разглядеть его лицо, но по голосу Виктор Михайлович понял, что говоривший довольно молод.

— Как вы себя чувствуете, господин? — поинтересовался человек.

— Благодарю, вполне неплохо. Меня, кстати, зовут Виктор Михайлович. А лучше просто Виктор. А можно ли узнать ваше почтенное имя?

— Я брат Илтару-Гьяри, — слегка поклонился обладатель балахона. — Я провожу вас к Вестнику Аламу, господин.

— Что ж, пойдемте. А почему вы интересовались моим самочувствием?

— Переход между Кругами нелегок, — отозвался Илтару-Гьяри. — Не всякий человек выдерживает его безболезненно. Иногда по несколько дней люди страдают от слабости и головной боли. Но у нас, милостью Единого, есть искусные целители. Если вам нужна помощь…

— Да я как… — Петрушко замялся. — Слова «огурчик» в здешнем языке не существовало, а с ходу решить, каким местным плодом его заменить, Виктор Михайлович не смог. — Лучше пойдемте к Вестнику. Время дорого.

Время и впрямь было дорого. И сколько этого времени бессмысленно и глупо убили в спорах с не желавшим ничего слушать Пашей, с язвой Семецким, с другими… умными, осторожными… Холодные руки, чистые головы… Все они, естественно, хотели как лучше, они сомневались в бойцовских возможностях полковника Петрушко, они лучше знали, на каком месте он наиболее оптимален для страны вообще и для УКОСа в частности. Слушать их было тяжело, но приходилось слушать — и спокойно доказывать, что больше в Оллар идти некому. Послать какого-нибудь накачанного парнишку из команды Семецкого? Ну и толку? Во-первых, хочешь не хочешь, а пришлось бы раскрыть тайну о сопределье. Во-вторых, что он, собственно, поймет за несколько дней пребывания в «загранке»? А понять следовало. Всем и так было ясно — дверь в Оллар теперь уж не закроешь, и дай Бог хотя бы ее контролировать. Без информации оттуда — никак.

Виктор Михайлович уже и про Лешку не упоминал — из тактических соображений. Пускай уверятся, что он в норме, что он уже не намерен рвать и метать. Пускай думают, что Лешка — побочная цель, а главное — это дипломатическая миссия.

Труднее всего было с Настей. Врать о неожиданной командировке не хотелось, да и не поверила бы она, что верный супруг может бросить ее в такой момент ради каких-то очистных сооружений на Урюпинском мясокомбинате. Пришлось скормить ей точно дозированную правду.

Настя лежала на тахте — лицом вниз, вялая, безвольная, сразу постаревшая лет на десять. Да, пока ее держали на транквилизаторах, но долго-то это продолжаться не может… — Вот что, Настя, — сказал он, зажигая в комнате свет. — Послушай меня, пожалуйста. Есть важные новости.

— Ну? Что? — вскинулась она, резко поднимаясь. Копна медного отлива волос взметнулась в воздухе, у Петрушко сердце защемило от нежности и жалости.

— Не волнуйся, ничего страшного, скорее, даже наоборот.

Присев рядом, он осторожно обнял ее за плечи — напряженную, готовую прямо сейчас разразиться то ли смехом, то ли слезами.