Резидентура. Я служил вместе с Путиным - Алексей Ростовцев

– Вот видишь, – сказал я, – даже у романтики, как и у любого явления, две стороны – лицевая и оборотная. А от Канцельсонов ничего нет?

– От Канцельсонов пока ничего. Ну, бывай. Пойду дальше по ребятам.

Я снова углубился в чтение сводок, но тут мне позвонил заместитель начальника «Семерки» и попросил срочно зайти. Когда я увидел его, мне показалось, что шеф наружки чем-то обескуражен.

– О таких вещах надо предупреждать! – раздраженно заметил он.

– Что вы имеете в виду?

– Как что? Твой начальник собирался лично войти в разработку «Риты»?

– Нет. Такое планом оперативных мероприятий по делу не предусмотрено.

– Почему же тогда Лагутин в данную минуту гуляет под ручку с «Ритой» по проспекту?

Тут пришла моя очередь удивляться.

– Черт его знает! Вообще-то Николай Иванович рассказывал, что в детстве они с «Ритой» были соседями, играли в одной песочнице, дружили. Скорее всего, произошла случайная встреча. Что ему оставалось делать, как не погулять с ней? Придет – расскажет.

– Ну ладно, ступай. Руководству я все-таки доложу.

– Зря. Дело не стоит выеденного яйца.

– Много ты понимаешь! Молодой еще.

Я вернулся к себе, но меня тут же снова отвлекли от работы. Теперь это сделал начальник оперативно-технического отделения. Он вошел в мой кабинет, держа в руках массивную кожаную папку, на которой красивой вязью было выдавлено всего одно лишь слово: «Меню». Папку эту знало все управление. В ней были закамуфлированы микрофон и миниатюрное передающее устройство. Через агентуру из числа официантов ее подсовывали объектам нашей заинтересованности в ресторанах и кафе.

– Так что, Алексей, запирай сейф и дуй в «Кавказ», – сказал начальник ОТО. – Там Лагутин собрался пировать с твоей «Ритой». Через десять минут камуфляж должен лежать на их столике.

– Зачем это?! – возмутился я. – Николай Иванович придет и напишет справку о беседе с нашей подопечной. Что, мы ему не верим?

– Это не я придумал. Указание свыше.

Тут он ткнул пальцем вверх, сделав при этом страшное лицо. Я взял папку, завернул ее в газету и почти бегом направился к гостинице «Кавказ», первый этаж которой занимал ресторан того же названия. Мне стало ясно, что разработка пошла по незапланированному сценарию и руководство приняло решение вытряхнуть меня из нее и взять дальнейшее ведение дела в свои руки…

За пятнадцать лет до описываемых событий в одну из теплых лунных ночей августа 1953 года двое очень молодых людей, парень и девушка, пришли в нефтегорский Парк культуры. Они легко преодолели невысокую ограду летнего театра и направились мимо пустых скамеек к белой концертной раковине, красиво врисованной в черную вечность звездного неба.

Все огни были давно погашены, и свет софитов заменила полная луна. Парень занял место в первом ряду, а девушка поднялась на эстраду и несколько раз прошлась взад-вперед по скрипучим облупившимся доскам, осваиваясь в незнакомой обстановке.

– Давай, Лелька, начинай – ночь заканчивается! – крикнул снизу парень.

– Подожди, Коленька, подожди, я в образ вживаюсь, – ответила девушка.

Наконец, она вышла на авансцену и объявила:

– Уважаемая публика! Сегодня наша любимая, наша народная артистка Ольга Владимировна Сташинская выступает в своем заключительном концерте.

Парень похлопал в ладоши и прокричал: «Браво!» Сторож, наблюдавший за ними из-за кустов, хотел было разогнать хулиганов к такой-то матери, однако любопытство одержало верх над служебным рвением. Он подошел к ограде и стал слушать. Девушка читала наизусть рассказ о короткой любви наполеоновского маршала и знаменитой итальянской певицы. Рассказ назывался «Ручьи, где плещется форель».

– Он не видел и не знал ничего, кроме утомительных переходов и сражений. Ему никогда не приходило в голову нагнуться с седла и запросто спросить у крестьянина, как называется трава, которую топтал его конь, или узнать, чем знамениты города, взятые его солдатами во славу Франции. Непрерывная война научила его молчаливости, забвению собственной жизни…

Сторож тихонько отпер калитку, вошел в театр и сел рядом с парнем, который не обратил на него ни малейшего внимания, поскольку был всецело поглощен тем, что произносила со сцены самозваная артистка.

– Не будем говорить о любви, потому что мы до сих пор не знаем, что это такое. Может быть, это густой снег, падающий всю ночь, или зимние ручьи, где плещется форель. Или это смех и пение и запах старой смолы перед рассветом, когда догорают свечи и звезды прижимаются к стеклам, чтобы блестеть в глазах у Марии Черни. Кто знает? Может, это обнаженная рука на жестком эполете, пальцы, гладящие холодные волосы… Это мужские слезы о том, чего никогда не ожидало сердце: о нежности, о ласке, несвязном шепоте среди лесных ночей. Может быть, это возвращение детства…

Когда Лелька дочитала рассказ, сторож вместе с парнем аплодировал и орал: «Браво!»

– Хорошая девчонка! – восхищенно заметил он. – Ты ее одну не оставляй. Увести могут.

– От меня не уведут, – самонадеянно бросил Николай.

Между тем неугомонная Лелька продолжала откалывать номер за номером: она пела романсы и народные песни, плясала «Барыню», декламировала отрывки из «Демона» и «Анны Снегиной». Наконец, когда утренняя заря уже осветила верхушки деревьев, дошла очередь и до стихов собственного сочинения. Лелька спустилась в зал, остановилась в двух шагах от «публики» и тихо сказала, что в заключение Ольга Сташинская прочтет свои стихи о любви.

Лелька приходила на свидания в скверик у их дома с рыжей пушистой кошкой на руках. Кошку звали Ксюша. Она не давала им целоваться: все норовила ударить Николая когтистой лапой по носу. Николай прощал Лельке все ее причуды. Она была его божеством, его Принцессой Грёзой. Ему хватало того, что она милостиво разрешала подышать ароматом ее волос, которые в любую пору года пахли солнцем и весенними цветами. Когда Николай попытался выяснить, в чем кроется разгадка такого необыкновенного явления, Лелька важно объяснила, что мужчина не должен знать, отчего волосы любимой женщины пахнут так или этак, ибо каждая женщина есть тайна, в которой мужчине предстоит разбираться всю жизнь. В их тандеме верховодила Лелька. Она была не то чтобы умнее, а тоньше, грамотнее. Он во всем слушался ее. Это стало уже привычкой. И последнюю свою гастроль в летнем театре придумала Лелька, хотя эту прощальную гастроль должен был давать Николай, потому что именно он уезжал, а она оставалась. Но у Николая начисто отсутствовали актерские данные, и Лелька все решила по-своему. Они поклялись в вечной любви и расстались навеки. Через несколько часов после окончания Лелькиного концерта поезд увез Николая Лагутина в столицу. Горком комсомола направил своего лучшего активиста и сына боевого офицера на учебу в Высшую школу МГБ. Лелька продолжила образование в Нефтегорском пединституте, где ее отец заведовал кафедрой.