Шестая койка и другие истории из жизни Паровозова - Алексей Моторов

— Вот скажите, пожалуйста, — начал Иван, перелистывая страницы, — вы говорите об ухудшении гемодинамики, а я вижу, что последняя запись этих параметров сделана три дня назад, да и та в нашем отделении! И кровь не перебирали! А снимки? Зачем мне рентгенограммы черепа? Мне нужен свежий снимок грудной клетки! Ведь у вашего больного налицо клиника пневмонии!

— Вы хотите сказать, — совсем потерялся Винокуров, тем более что доктор из реанимации был абсолютно прав, — я должен ночью делать снимок?

— А кто же еще? Конечно! Вы же дежурный врач! — снисходительно ответил Иван. — Да! Видно, ничего вы без нас не можете!

Тут Винокурову стало очень обидно. Мало того что всю ночь не спишь, мало того что ждешь их по часу, так нет, приходят и еще поучают!

— Ведь я тоже могу на принцип пойти! — повысив голос, начал закипать Винокуров. — Вот возьму и без согласования отправлю его к вам, если вы все такие умные!

— Умные? — переспросил Ваня и утвердительно кивнул. — Да уж не без того!

Винокуров опять было полез в бутылку, но Иван вдруг поднялся со стула и вышел в коридор. С минуту он стоял в глубокой задумчивости, затем решительно и твердо произнес:

— Хорошо, я его беру, только мне позвонить нужно, наших предупредить! — и стремительно зашагал по направлению к ординаторской.

Никто не знает, как это произошло. Но действие люминала вдруг закончилось, хлорные каналы в нейронах захлопнулись, и тормозящее действие на центральную нервную систему прекратилось.

Ответственному реаниматологу Виталию Кимовичу почудился звук. Поначалу он был робким, тихим. Потом понемногу нарастал и смелел. Затем стал требовательным и резким. А под конец злым и нетерпеливым.

Что за черт! Кимыч открыл глаза. На тумбочке в изголовье надрывался телефонный аппарат. Рядом, на другом диване, лежал Волохов, его храп входил в резонанс со звонком, вызывая дрожание окон.

Телефон не думал умолкать, Кимыч, приподнявшись на локте, дотянулся до трубки.

— Вас слушают! — хрипло со сна ответил он. — Говорите!

— Алё, это вы, Виталий Кимович? — раздался в трубке веселый голос. — Романов говорит! Я тут в нейрохирургии больного взял. Сейчас к нам везу! Готовьте место!

Ошарашенный Кимыч послушал гудки отбоя, еще раз посмотрел на храпящего Волохова, потом на телефонную трубку в своей руке. Затем секунд десять он увязывал все эти элементы в единое целое, и когда ему это удалось, он побежал.

Врачей реанимации часто вызывают в другие отделения, как правило несколько раз за дежурство. Поэтому реаниматологов в нашей больнице знали все. И у каждого была своя репутация.

Виталий Кимович даже на самый срочный вызов шел неспешной походкой, он вообще никогда не суетился и никуда не торопился. Поэтому все знали, что лучше сделать самому, чем дожидаться Кимыча.

Но той ночью Кимыч установил абсолютный рекорд больницы по скоростному перемещению из реанимации в нейрохирургию.

Со стороны это выглядело так, что не успел Ваня повесить трубку на рычаг, как тут же в ординаторской нейрохирургии нарисовался Кимыч с перекошенным от злобы лицом. Не удивлюсь, если при этом запахло серой. Такая прыть очень впечатлила Винокурова, он знал Кимыча сто лет. Особенно удивился Винокуров, когда Кимыч потащил Ваню прочь из ординаторской.

— Постойте, куда же вы? — изумленно, пытаясь их догнать, кричал вслед растерянный Винокуров. — А как же больной? У него же пневмония! Вы же сами диагноз поставили!

— Пневмония? — злобно через плечо огрызнулся Кимыч. — Пневмония не реанимационная ситуация, вызывай терапевта! Диагноз ему поставили, ага! Ты еще буфетчицу нашу позови, она тут всем диагнозов наставит!

И уже все понявший бедный Винокуров остановился и отчаянно завопил:

— Я этого так не оставлю! И по поводу всей этой безобразной ситуации обязательно составлю подробный рапорт!

— Вольному воля! — объявил Кимыч, добежав до лифта. Он затолкал туда Ваню, и они уехали.

— Теперь, Моторов, сиди здесь и карауль Ванюшку, пока он опять на вызов не учесал! — без тени улыбки произнесла Ленка Щеглова и пошла в сестринскую передохнуть.

Маринка посмотрела на меня с сочувствием, но и ей нужно было идти. Отправилась своих перестилать. Так всегда, первая смена драит, вторая перестилает. Вторая смена, она самая тяжелая.

Вообще я про специфику нашей работы, особенно про санитарскую ее часть, мало кому рассказывал. Все хотел, да никак не соберусь. Потому как, кроме меня, боюсь, никому это не интересно. Ну что же, буду говорить сам с собой.

* * *

Медсестры и медбратья реанимационного отделения всегда считались самым квалифицированным средним медицинским персоналом больницы. Даже сестры операционные и анестезистки уступали своим коллегам из реанимации по широте умений и знаний. Я, например, только одних клизм умел поставить сто пятьдесят два вида.

Кроме того, в нашем отделении большинство сестер и братьев запросто могли производить кучу сугубо врачебных манипуляций, причем весьма специфических и сложных. В отделении стояла гора всевозможной аппаратуры, с которой тоже надо было уметь обращаться, и с этим ни у кого не возникало проблем. Хотя что касается нашей старшей Надьки, тут уж не поручусь.

Но мало кто догадывается, что львиную долю нашего повседневного труда составляли примитивные обязанности санитарки.

Не знаю, в чьей гнилой башке рождались циркуляры, расценки и нормативы, но количество санитарских ставок в реанимации было резко лимитировано. Собственно санитарок у нас было всего три. Две буфетчицы и сестра-хозяйка, представитель санитарской аристократии. Как раз именно они санитарской работой не занимались вовсе.

Всю грязную и тяжелую работу с самого начала спихнули на медсестер, а я уже говорил про их безропотность, которую, впрочем, нельзя было объяснить только ожиданием московской прописки. Почти все они были из деревень, а в колхозах жизнь если и отличалась от времен крепостного права, то лишь в худшую сторону. Управлять такими людьми было очень легко. Начальство привыкло к этой покладистости, и когда у нас, молодых, стали возникать вопросы и нарастать недовольство, это поначалу весьма жестоко подавлялось.

Основная проблема заключалась в том, что больные в реанимационном отделении не обслуживали себя, даже частично.

У большинства отсутствовало сознание и самостоятельное дыхание. Примерно как у пациентов в операционной во время наркоза, только там их пребывание было кратковременным.