Музей невинности - Орхан Памук

— Богатый человек совращает дальнюю и красивую родственницу, а потом бросает её. Девушка, лишившись чести, становится певицей... Песни написаны специально для Папатьи. Фильм должен был снимать Хайяль Хайяти, но Папатья с ним рассорилась, потому что не хочет от него зависеть. А сценарий теперь ничей. Для нас отличная возможность.

Сценарий, песни — весь фильм казался настолько отвратительным, что не подходил не то что Фюсун, но даже Феридуну. За ужином, пока красавица моя с кислым лицом метала глазами молнии и бросала на меня яростные взгляды, я размышлял, что Феридуна не помешает ублажить, и поэтому, не без воздействия ракы, решил вложить деньги в производство картины.

В мае 1981 года Феридун приступил к съемкам. Он назвал фильм «Разбитые жизни», по одному старому семейно-любовному роману известного турецкого писателя Халида Зии Ушаклыгиля, но действие романа, происходившее в последние годы Османской империи, в особняках, в кругу европеизированной аристократии и высшего общества, было перенесено на грязные стамбульские улицы окраин образца 1970-х и в ночные клубы с восточным колоритом. Певичка, которую с наслаждением играла Папатья, в отличие от героини романа была несчастлива не из-за мужа, а из-за того, что никак не могла выйти замуж; исполняя любовные песни, она становилась знаменитой и, годами храня ненависть к человеку, обесчестившему её, настойчиво и терпеливо готовилась к мести.

Съемки начались в старом кинотеатре «Пери», служившем одно время павильоном для фильмов с эпизодами восточных танцев и песен. Из зала уносили кресла, на их место ставили столы и превращали его в кабаре. Широкая сцена кинотеатра была довольно просторной, хотя и не такой, как в самых больших тогдашних кабаре — в «Максиме» или в казино «Чакыл», расположенном в Йеникапы. В стамбульских кабаре, приспособленных к местным условиям, клиенты ели, пили и смотрели представление с певцами, юмористами, гимнастами, фокусниками и жонглерами по образцу французских программ, музыка звучала самая разная: и типично восточная, и европейская, а с начала 1950-х до конца 1970-х там обычно снимали музыкальные фильмы. Герои турецких картин в красочных выражениях рассказывали о себе и своих страданиях, обращаясь к зрителям с подмостков кабаре, а потом, ближе к концу, на том же месте одерживали верх над судьбой и обстоятельствами, свидетельством чему были неизменно бурные аплодисменты и слезы клиентов из массовки.

Феридун рассказал, к каким способам прибегают продюсеры «Йешильчама», чтобы сэкономить на статистах, изображавших богачей, которые аплодируют искренним страданиям героев. Раньше, когда в музыкальных фильмах играли настоящие музыканты, такие звезды как Зеки Мюрен или Эмель Сайын, на съемки пускали всех, кто подобающе одет: в пиджаке и при галстуке, и мог прилично вести себя. Столики быстро заполнялись желающими бесплатно посмотреть на представление, так что проблема массовки решалась сама собой, задаром. В последние годы вместо певцов начали снимать таких малоизвестных актеров и актрис, как Папатья. (Обычно они, изображая певцов более известных, чем сами, через пару-тройку фильмов забывали о разнице славы в кино и в жизни, и тогда их приглашали на роли неизвестных и нищих исполнителей. Однажды Музаффер-бей признался мне, что турецкий зритель устает от актера богатого и знаменитого и в жизни, и в кино. По его мнению, сила воздействия фильма заключалась в разнице между положением звезды на самом деле и в фильме.) Так как никто не желал томиться в пиджаке и галстуке в душном и пыльном кинотеатре «Пери», лишь бы услышать никому не известную и не интересную певицу, то сниматься зазывали всех прилично одетых мужчин и женщин с непокрытыми головами, а за съемки угощали порцией кебаба. Тайфун любил на наших вечеринках со смехом рассказывать о турецких фильмах, которые он видел в летних кинотеатрах, и изображать напыщенных и неловких бедняков в галстуках, которые ради сытого желудка изображали богачей, и при этом искренне возмущался, потому что богатые люди в Турции себя так совсем не ведут.

Феридун поведал немало забавных эпизодов тех лет, когда он работал ассистентом, о дешевых статистах. Некоторые, доев кебаб, желали сразу уйти со съемочной площадки, и им было наплевать на съемки, другие читали за столом газеты, третьи болтали и смеялись (в жизни именно так и бывает) как раз в тот момент, когда звезда — певица — произносит самые важные и проникновенные слова, четвертые засыпали от скуки прямо за столиком.

И вот съемки «Разбитых жизней» начались. Ответственный за массовку с красным от злости лицом ругал статистов, смотревших в камеру. За всем происходящим я наблюдал молча, издалека, как настоящий кинопродюсер, владелец крупной кинокомпании. Тем временем раздался голос Феридуна, и все вокруг в одно мгновение превратилось в полусказочный-полуфальшивый мир турецкого фильма, а Папатья пошла с микрофоном в руке по мосту, перекинутому между зрителей.

Когда мы с Феридуном и Фюсун видели Папатью пять лет назад, в одном летнем кинотеатре рядом с павильоном Ыхламур, она играла маленькую смышленую девчушку с золотым сердцем, которая помирила родителей, расставшихся по недоразумению. А сейчас Папатья превратилась в усталую от жизни, много страдавшую и полную гнева жертву (скорость превращения свидетельствовала о горькой судьбе всех турецких детей). Трагичный образ несчастной женщины, потерявшей невинность, а потому с печатью смерти на челе Папатье шел как отлично скроенное платье. Я вспоминал её юным созданием и понимал причину столь легкого преображения: за сценическим образом усталой и разгневанной женщины легко узнавалось её простодушное детство. Под аккомпанемент невидимого оркестра — этот недочет Феридун планировал устранить с помощью специально написанных к фильму мелодий — она шла, напоминая манекенщицу на подиуме, всем своим видом являя готовность мстить и от безысходности взроптать на Аллаха, и расстраивала нас, зрителей, демонстрируя глубину своих страданий. Во время съемок этой сцены мы все почувствовали, что, даже если Папатья и заурядна, эта сцена станет бриллиантом. Когда заработал мотор, дремавшие статисты оживились, а официанты, разносившие кебабы, замерли, не отрывая от Папатьи глаз.

Микрофон она держала несколькими пальцами, словно пинцетом. В те годы по манере держать микрофон узнавался индивидуальный стиль каждой звезды, и совершенно новые жесты Папатьи были доказательством того, что ей в скором времени предстояло взлететь высоко, о чем мне говорил как-то знакомый журналист из «Копирки». В те годы только-только отказались от микрофонов, закрепленных на высоком штативе, которые нельзя было трогать, и начали использовать микрофоны на длинном проводе, что давало возможность певцам подходить к зрителям. В новом положении возникала другая проблема: певица пела проникновенную песню и подчеркивала смысл её слов жестами, а иногда слезами, но в то же время ей приходилось тянуть длинный провод, как шнур от пылесоса, чтобы он ни за что не зацепился. Хотя Папатья на самом деле не пела, а лишь открывала рот и делала вид, будто поправляет микрофонный провод, хотя он не был прикреплен и ни за что не зацепился, её жесты отличались мягкостью и изяществом. Позднее тот же журналист с восхищением признался, что это напоминает движения маленькой девочки, которая крутит скакалку для подруг.

Объявили перерыв, я поздравил Феридуна с Папатьей, сказав, что съемки идут быстро и великолепно. Произнося похвалу, я сам себе напомнил кинопродюсеров, о которых читал в глянцевых журналах и газетах. Может, потому, что рядом стояли записывавшие мои слова журналисты. Но Феридун тоже держал себя как известный режиссер: такое впечатление, будто скорость съемок и суматоха на площадке лишили его оставшихся черт детства и за пару дней он повзрослел на десять лет. Феридун превратился в решительного, сильного и немного жестокого человека, который умеет доводить начатое дело до конца.