Рональд Лэйнг. Между философией и психиатрией - Ольга Власова

Лэйнг никогда не работал профессором в университете, никогда не писал научных работ в классическом стиле и по классическим канонам и никогда не стремился получить ученых степеней и знаний. За всю жизнь ему не присвоили ни одной почетной степени ни одного университета мира, хотя во многих из них он выступал с лекциями и докладами. Не принимали его и в родных стенах. Даже в годы его всемирной известности его ни разу не пригласили выступить в университете Глазго. Было понятно, что alma mater относилась к своему воспитаннику весьма и весьма неоднозначно.

При этом нельзя сказать, что Лэйнгу никогда не предлагали должность университетского преподавателя. Его приглашали в Стратклайдский университет, в Глазго, Ролло Мэй и Фритьоф Капра обещали свое содействие в трудоустройстве в Стэнфордском университете, декан отделения медицины предлагал ему должность профессора в Принстонском университете. Но нужна ли была Лэйнгу карьера университетского психиатра и смог ли бы он достаточно долго продержаться в рамках классической университетской психиатрии и добиться каких-то успехов? На этот вопрос можно ответить практически однозначным «нет». Лэйнг не то чтобы боролся с этой системой, не то чтобы выступал против нее, он просто был полностью свободен от нее. И это позволяло ему делать все, что он хотел, все, что он считал нужным делать. Это говорил и он сам:

Одна сторона меня, конечно же, хотела быть профессором психиатрии университета Глазго, а другая – нет. Должность профессора психиатрии в университете Глазго – это неосуществимая донкихотовская мечта, поскольку в этом случае я буду настолько подчинен обстоятельствам, что не смогу делать то, что хочу, ни в Глазго, ни где-либо еще[509].

Средоточием теории, исследования и практики стал для Лэйнга Кингсли Холл. Он стал утопическим местом, где могли быть реализованы представления Лэйнга о теории и практике психиатрии. В силу своей маргинальности по отношению к официальной медицине здесь Лэйнг мог апробировать собственную теоретическую и психотерапевтическую модель. Он мог говорить о том, что психиатрия – это институт власти, блокирующий путь к истинному существованию, а также, отбрасывая ложные стереотипы, помогать на этом пути.

Особенно примечательно здесь то, что такие вполне экзистенциалистские идеи в 1960-е гг. можно было реализовать на практике лишь в утопическом пространстве. Экзистенциально-феноменологическая психиатрия, которая так же, как и Лэйнг, выводила на первый план экзистенциальный контекст психического заболевания, вполне успешно функционировала в рамках психиатрической системы. Она стала своеобразной надстройкой по отношению к традиционной теории – не обязательной, но симпатичной и полезной.

Отличие идей и практики Лэйнга в том, что они не надстраивались, а шли вразрез с парадигмой психиатрии. И дело здесь не только и даже не столько, в том, что ему был свойствен мощный критический импульс. Часто бывает, что критика оснований вполне логично вписывается в теорию, на этих же основаниях и построенную. К примеру, критика картезианства ничуть не мешала Гуссерлю строить картезианскую эйдетическую феноменологию. В случае Лэйнга мы имеем дело не столько с критикой, сколько с изменением ракурса исследования.

Революционность Лэйнга для психиатрии как раз не в том, что он подверг жесточайшей критике ее положения и вынудил оправдываться многих традиционных психиатров. Оправдания для науки не конструктивны. Его революционность в том, что он попытался выстроить принципиально иную по отношению к психиатрической схему природы и сущности психического заболевания. Он показал ее прогностическую ценность, ее терапевтическую эффективность, ее больший ценностный потенциал. Эта возможность другого и оказалось революционной. Хотя эта попытка и не стала всецело успешной, хотя она и зашла в силу своей изначальной теоретичности в тупик, она создала ощущение полушага от успеха.

Многочисленные «если бы…», до сих пор произносимые всеми исследователями Лэйнга, укрепили полноценность его антипсихиатрического проекта и способствовали тому, что не сама система (которая как единый проект потерпела поражение), а ее отдельные элементы стали весьма успешно использоваться в психиатрии и постепенно врастать в нее. Критика ее властной функции подтолкнула смягчение структуры и режима, исследования экзистенциального статуса психического заболевания вызвали нарастающее внимание к личности больного, нападки на семейную систему привели к разработке комплекса мер по работе с окружением и проч. Можно многое говорить о провале проекта Лэйнга, о его тесной связи с духом эпохи и утопичности, однако для самой психиатрии, скорее, был важен не его успех или неуспех как таковые, а то «почти», которое их разделяло.

Лэйнг «потревожил» психиатрию именно в силу того, что посмотрел на ее крепость со стороны, избрав другую точку опоры и в своей трактовке природы и механизмов психического заболевания заговорив от имени философии и социальной критики.

Как теоретик-гуманитарий и критик Лэйнг не был четок и систематичен, именно поэтому его идеи очень трудно описать по отношению к какой-либо конкретной науке, дисциплине или области знания. Он вроде бы философ, вроде бы теоретик культуры, вроде социальный критик, а скорее – и тот, и другой, и третий одновременно.

Следуя феноменологическому девизу «Назад к вещам!», Лэйнг критиковал и всегда старался избежать всякого систематического теоретизирования. Он обращался к тем сферам человеческой деятельности и бытия, которые с трудом можно сколь-либо внятно описать, которые всегда ускользают от артикуляции. Он говорил о переживании психически больного, об опыте рождающегося ребенка, о выходе за пределы своего сознания и психоделическом опыте, т. е. о тех человеческих феноменах, которые в пределах самого человека с трудом поддаются рефлексии. Пытаясь оставаться к ним как можно ближе, он предпочитал не выстраивать теоретические системы, а описывать переживаемое, разделяя таким образом описательную стратегию. Простой язык, множество примеров, максимум критики и минимум теории – это помогало ему оставаться на уровне обыденного опыта, не погружаясь в дебри теоретических хитросплетений.

Лэйнг был, если можно так сказать, философом ницшеанского типа – человеком, философия которого выражалась в его образе жизни, в его деятельности, в его идеях, который нес определенное мировоззрение, но не разрабатывал это мировоззрение с листом бумаги в руках, при том, что постоянно писал. Не зря он всегда восхищался Кьеркегором и Ницше. Его привлекало целостное экзистирование, философия как модус бытия, мировоззрение как существование, а не возможность разработки мировоззренческой, философской, метафизической системы.

Отчасти благодаря этой «жизни философа», благодаря намеренному избеганию систематичности идеи Лэйнга обладали большим потенциалом. Возможно, в неспециализированности теории Лэйнга, в ее маргинальности по отношению ко всем предметным областям и укоренен секрет его популярности. Каждый может найти в его идеях что-то для себя. Скотт Ботл отмечает: