Рональд Лэйнг. Между философией и психиатрией - Ольга Власова

Если говорить на языке строгой науки, прогностический потенциал идей Лэйнга был чрезвычайно широк. Никто из его предшественников-психиатров не предлагал такие универсальные для множества идеи, концепты и теории. Лэйнга же можно было вспомнить по всякому поводу, и до сих пор ссылки на его идеи и проекты встречаются в совершенно разнообразной литературе.

Лэйнг многое сказал для теоретиков культуры, продолжив в радикальной форме дискуссии по вопросу о статусе психического заболевания, о механизмах культурации и исключения, принятия культурных норм и отвержения культурной маргинальности. Он вплел вопрос о психическом заболевании в широкий историко-культурный контекст, подняв проблему здоровья и нездоровья современной эпохи. В предисловии к сборнику статей «Лэйнг и антипсихиатрия» Роберт Бойере пишет:

И именно как теоретик культуры он выражал свою эпоху, сам став для нее фигурой культуры.

Во многом он был философом. Вслед за другими философствующими психиатрами он поставил важные вопросы об онтологическом статусе патологического опыта, о процедурах и границах понимания, об основаниях человеческого существования, о путях и механизмах вхождения человека в общество и причинах его отторжения и исключения. При этом отправным моментом, первичным философским интересом для него всегда оставался опыт психически больного человека. «Если Лэйнг был гениален, – пишет Клэнси Сигал, – то гениальность эта состояла в той настойчивости, с которой, вопреки традиционному медицинскому знанию, он доказывал, что шизофрения – это не болезнь, а опыт»[512]. По сути, об этом факте англоязычный мир узнал именно от Лэйнга.

Однако Лэйнг не остановился на обычной феноменологии этого опыта. Он не просто описывал основания патологического переживания и мира, глубинные основания бытия человека с патологическим опытом. Благодаря апелляции к феноменологии и экзистенциализму, благодаря продолжению традиции экзистенциально-феноменологической психиатрии и ее сочетанию с марксизмом Лэйнг политизировал патологический опыт. И внимание к опыту, и его политизация прочно закрепились в умах его современников. Этот взгляд стал теперь обязательной оговоркой при исследовании психических заболеваний.

Если экзистенциально-феноменологическая психиатрия говорила о том, что психическое заболевание – это специфическое, непохожее на наше существование, то Лэйнг поднял вопрос о социальном, культурном статусе этого существования и опыта, он вновь вернул патологический опыт миру, по сути, возложив на него ответственность за эти «чудные» трансформации. Для него оказалось недостаточным сказать, что больной не похож на других, он подчеркивал, что больной таков, поскольку такова наша культура, наше общество, наша семья. Лэйнг, привлекая для нужд психиатрии идеи Сартра, включил само психическое заболевание не в онтологию бытия, в абстрактную онтологию мироздания, а в онтологию общества, общества, в котором мы живем, и частью которого каждый из нас является.

Благодаря обращению к Сартру, Лэйнг совершил своеобразный переход к практике, практике в теории. Безумец с другим своеобразным и специфическим бытием во многом так и продолжал оставаться чужаком, только теперь чудаком не природы, а бытия. Для Лэйнга безумец всегда был частью социальной системы, такой специфической данности социальной онтологии, опыт которого был конституирован не бытием, бытием как таковым, независимым от меня или от него, а практикой социальной реальности, – тем, что мы делаем и как мы мыслим, будучи социальными существами.

Лэйнг попытался вернуть обществу ответственность за безумие и таким образом из безмолвия психиатрических больниц вновь ввел его в пространство общественных дискуссий. Такая стратегия, как оказалось, идеально вписалась в эпоху. Збигнев Котович отмечает:

Такой ход имел закономерный вывод: «Это не они больны, больно общество». Укорененность безумия в социальной онтологии предполагала, что безумие – такой же полноправный элемент социальной системы, как и все остальные. Таким образом, Лэйнг заставил воспринимать безумца как данность социальной системы. В этом и состояла политизация. Как отмечает Питер Седжвик,

Те идеи, которые выдвигал Лэйнг, можно обобщенно представить как социальную теорию, более или менее целостную социальную феноменологию, включающую теорию образования и функционирования группы, механизмов поддержания ее целостности, теорию функционирования власти, а также теорию взаимодействия индивида и общества. В 1987 г., за два года до смерти, в коротком резюме о себе, написанном для «The Oxford Companion to the Mind» от третьего лица, он характеризует себя как социального феноменолога «заинтересованного главным образом в выделении и описании того, что происходит в опыте людей, опосредованном их взаимодействием»[515]. По сути, именно социальная феноменология занимает Лэйнга во всех его работах. Появившись впервые в совместной с Эстерсоном книге о семьях шизофреников в 1964 г., социальная феноменология становится его исследовательской стратегией. Лэйнга интересует опыт, переживание, проживание. Но это уже не непосредственные факты сознания или чистое сознание, как это было в феноменологии, и это даже не просто опыт человека как опыт существования, как в феноменологической психиатрии и экзистенциальном анализе. Это опыт человека как социального индивида, неизменно социальный, социально индуцированный и социально управляемый опыт.