Преторианец - Томас Гиффорд

Годвин невольно рассмеялся. Все тот же старина Монк.

— Вы читаете у меня в мыслях, как в книге.

— Дорогой мой, я бы драпал бок о бок с вами! И вы с ней больше не виделись, по крайней мере наедине, пока однажды не встретились за ленчем и вы не предложили устроить пикник на южном побережье, откуда открывался отличный вид на воздушное сражение. В самом деле, вы отлично провели день, полюбовались войной и — прямо как в кино — полюбили друг друга. Целомудренной, но все же любовью. Когда мы с вами ужинали — в «Догсбоди» в ночь бомбежки, — вы уже понимали, что влюблены. В тот вечер вы и сказали мне, что любите миссис Худ. Так?

— Более или менее, Монк.

— Ну, а что же дальше?

— Это была напряженная, неровная связь. Мы оба разрывались на части. Вина перед Максом, вынужденная секретность…

— Вина, — перебил Вардан, — за предательство Макса Худа. Любовники испокон веков мучаются угрызениями совести, но кончается всегда тем, что искушение перевешивает. Люди — все мы — удивительно бесчестные существа.

— Я любил этого человека, уважал его, восхищался им…

— Как там говорится: если таковы друзья, кому нужны враги?

— Монк, вы настоящая заноза. Мне и так трудно…

— Строго говоря, я здесь не для того, чтобы облегчать вам жизнь. Мы подозреваем вас в предательстве. Возможно, в убийстве. Извините, старина, но так и обстоит дело.

— Ради бога, Монк, это же смеху подобно! Кто-то вас разыгрывает или подставляет — я еще не разобрался. В общем, я не могу этого как следует объяснить, Монк, но Макс меня создал, научил меня, как должен поступать мужчина, дал мне кодекс… К несчастью, я любил и его жену.

— Допустим на минуту, что она была свободна — вы бы поженились?

— Я бы предложил ей пожениться. За Сциллу никогда нельзя отвечать.

— Но это, конечно, было невозможно, поскольку она не хотела оставлять Макса Худа.

— Мы были любовниками, но она во многом хранила верность Максу.

— Ах, как сложна жизнь! Но оборвала вашу связь миссис Худ?

— Верно.

— А теперь мы переходим ко второй вашей поездке в Каир, почти год спустя. Был март сорок первого, и там шла настоящая война. В декабре и январе мы оставили итальянцев без штанов, и Роджеру Годвину было самое время съездить туда и осмотреться еще раз.

— Из района боевых действий поступали только хорошие новости. Мне хотелось для разнообразия сделать статью и репортаж о наших удачах.

— И вы известили Макса Худа о своем приезде. В надежде, что он станет вашим проводником по западной пустыне.

— Вы ведь тоже были там, Монк. Удостоверялись в масштабе победы, выжимали из Уэйвелла согласие оказать помощь Греции — бог мой, как, должно быть, Уэйвелл, О’Коннор и Ним трепетали, завидев вас. Всевидящего судью, посланца самого ПМ…

— Да, думаю, трепетали. Впрочем, такова природа войны, как это ни печально. Итак, вернемся в Каир второй и последний раз… смотрите-ка, как раз год назад, Роджер. В марте сорок первого?

— А кажется, тысяча лет прошло.

— Да, старина, я так и думал.

Макс Худ ждал его на террасе «Шепердса». Прошло девять месяцев со дня приема в плавучем ресторане. За эти месяцы Лондон пережил «Блиц», а Годвин стал любовником Сциллы Худ. Рождество застало британцев в пустыне победителями. Макс Худ сновал между Англией и Северной Африкой и вернулся в Каир к Новому году, чтобы участвовать в окончательном разгроме итальянцев.

Макс похудел, выглядел усталым, но улыбка ослепительно сияла на его обожженном солнцем лице. Он думал только о событиях в пустыне и вернулся в Каир с какого-то отдаленного аванпоста только ради Роджера Годвина.

— Тебе надо четко разобраться с датами, — говорил Худ. — Четвертого марта бедняга Уэйвелл получает приказ оголить свои позиции, чтобы вывести шестьдесят тысяч человек в Грецию под командование Джумбо Уилсона. Это означает, что армии, которая прокатилась по пустыне и выбила итальянцев, больше не существует. За три недели до того, как Уэйвелл получил этот приказ, явился Роммель — спасать Северную Африку для Гитлера… Каша заварилась, сам понимаешь. Уэйвелл остался без армии, Роммель получил разбитую армию, да к тому же не свою, а итальянскую. Роммель должен дождаться, пока Гитлер пришлет ему войска…

— Как я понимаю, — сказал Годвин, — никто пока не готов к наступлению. Настало затишье, никто не рвется в бой — так?

Макс Худ кивнул:

— Так вот, мне хотелось самому взглянуть на этого немецкого генерала. Я кое-что знаю о нашем приятеле Роммеле. Он командовал 7-й танковой дивизией, которая вступила во Францию в мае прошлого года. Ее прозвали «призрачной дивизией»…

Лицо Худа осветилось, он явно наслаждался, как мальчик, играющий в солдатики.

— Так что я нарядился в маскарадный костюм, нарисовал себе арабское лицо и отправился на поиски. То еще развлечение. Его нелегко было застать на месте, он непрерывно перемещался, но в конце концов 12 марта я нашел его в Триполи. Это примерно в полутора тысячах километров на запад от нашего столика, чертовски близко к Тунису, и в 250 или 300 милях от Мальты. В общем, я оказался в Триполи, одетый арабским дельцом, так сказать, торговцем подержанными верблюдами, и там был Роммель. Роджер — синее небо, пальмы, как на картинке, и представление он устроил — ты не поверишь! Ручаюсь, он старался ради британских шпионов, которые смотрели на него из толпы. Он конечно, знал, что там есть шпионы… и хотел поиграть с ними…

По главной площади проходили, должно быть, тысяча новехоньких танков — каждый по двадцать пять тонн, в желтом песочном камуфляже. Танки грохочут, земля дрожит под ногами, и на башне каждого танка командир в тропической защитной униформе под цвет танков… и с «мертвой головой» в петлицах. Устрашающее зрелище, черт возьми, словно там собрались танки со всего мира — походило на то, что Уэйвелл обречен… и тут я приметил один танк с провисшим траком, очень заметный, и мне показалось, что я его уже видел. Чуть позже я снова его увидел и расхохотался во весь голос — не мог удержаться. Представь, Роммель стоит на трибуне, отдает салют, суровый вид, взгляд голубых глаз устремлен вдаль — а его танки выезжают с одного конца площади, делают круг и возвращаются с другого конца! Чистое волшебство — хитрый лис превратил один полк в целый танковый корпус! — Макс широко улыбался. — Это достойный противник. Тебе, право же, пригодится эта история, Роджер. Всегда полезно знать своего врага. Этот — заносчивый ублюдок, вообразивший, что мы так глупы, чтобы купиться на его трюк… колоритный тип. Почему бы тебе не съездить со мной, Роджер? Посмотришь, как дела в пустыне. Развеемся немного, Роджер…

— Я для того и прибыл, — ответил Годвин, — чтобы немного развеяться.

Энтузиазм Макса Худа был заразителен. Он словно впрыснул в Годвина совершенно несвойственный тому дух. Услышав его предложение, Годвин дождаться не мог, когда окажется с Максом в пустыне. Увидеть своими глазами, присмотреться, как говорят бритты. И логика, по соображениям Годвина, была на его стороне. Уэйвелл только что вернулся в Каир после посещения Эль-Агейлы — передовой линии британских войск. Триполи лежал в нескольких сотнях миль к западу по Средиземноморскому побережью: на полпути до Сирта — той точки на карте, где Роммель расположил свою штаб-квартиру. Уэйвелл, с которым Годвин и Худ 25 марта провели около часа, был обеспокоен. Его не удовлетворяли оборонительные позиции Нима, протянувшиеся от Бенгази к южным окрестностям Эль-Агейлы: при всем уважении к боевым заслугам Нима Уэйвелл назвал выстроенную им оборону «просто бредовой». Хуже того, половина тяжелых быстроходных танков 2-го бронетанкового дивизиона в той или иной степени требовала ремонта. Впрочем, как он сказал под конец разговора: «Я сделал все, что мог. Ни одной клюшки не оставил в запасе. Греция важнее всего, и тут я ничего не в силах изменить».