Преторианец - Томас Гиффорд

Худ, которому силы немцев были известны не хуже, чем британскому командованию, постарался успокоить Уэйвелла. Он сам убедился, что германская танковая мощь — наполовину фальшивка: фанерные модели в натуральную величину, поставленные на автомобили «фольксваген». Оформление витрины, предназначенное, чтобы устрашать малодушных.

— Роммель использует их только для создания пылевого облака, — сказал Худ. — Зрелище дьявольски впечатляющее. Я и сам впечатлился, когда в первый раз увидел, но уверяю, они совершенно безобидны.

Они вылетели в Бенгази двадцать седьмого числа на попутном самолете Королевских ВВС, в твердой уверенности, что в ближайшее время никто не начнет стрелять. Годвин полагал, что чрезвычайно удачно выбрал время.

Запив ленч чаем из термоса и совершив экскурсию по укреплениям Бенгази, Худ с Годвином подсели на грузовик, шедший по прибрежной дороге к передовым британским постам Эль-Агейлы. Оборонительные укрепления выглядели тщательно продуманными. Было жарко, донимали мухи, и казалось, войска в данный момент ничто не тревожит. Годвин засыпал в палатке на внешнем периметре обороны, прислушиваясь к странному, успокоительному шороху песка у брезентовых стен и ночному бризу. Трудно было вообразить Роммеля и его армию в этой проклятой пустыне, где-то под Сиртом, до которого отсюда километров двести. Они там ждали — ждали новых танков, свежих боеприпасов, свежих войск, ждали часа битвы. В полусне ему пришла мысль, что все они спят этой ночью в пустыне под звездами: друзья и враги, смертные враги, люди, которым нет причин ненавидеть друг друга.

Все это представлялось таким бессмысленным, таким отчаянно ненужным, если бы не один человек: Адольф Гитлер. Звезды смотрели на них сверху, и он гадал, что думает тот, кто смотрит на них из космического далека, о таком бессмысленном зверстве. Как могло случиться, что мир оказался на волоске от гибели из-за злобы одной извращенной души?

Он услышал звук, когда лежал в палатке, дрожа от предрассветного холода, и сперва подумал, что ему что-то приснилось или почудилось. Собственно, это был не столько звук, сколько вибрация. Но Худ тут же постучал его по плечу:

— Мы немного ошиблись в расчетах, старик. Они на подходе. К завтраку Роммель будет здесь.

Они приближались, как пыльная буря — огромная туча поднялась над пустыней, и сама пустыня вздрагивала под ногами, будто бы в страхе. Худ предупреждал о фальшивых танках, которые пригнали, чтобы поднимать пыль и создавать иллюзию массированного наступления, однако, увидев танковую армию Роммеля, Годвин предпочел доверять собственным глазам.

Они наступали фронтом в тысячу ярдов длиной. Смотреть на них было, все равно что смотреть на наступающую приливную волну. Годвин оглянулся на Макса Худа.

— Похоже, они намерены выставить нас из Додж-Сити, — усмехнулся тот, пародируя американские вестерны. — И перевес на их стороне, приятель.

Командование гарнизона Эль-Агейлы разделяло мнение Худа, и потому первым боевым опытом для Годвина оказалось беспорядочное бегство под огнем. Примерно так, представлялось ему, должен выглядеть конец света. Он слышал резкий отрывистый кашель танковых орудий, и на каждом снаряде было написано его имя. Он ни за что бы не поверил, что в ближайшие две недели ему придется много хуже. Не поверил бы, что ему приведется участвовать в так называемом Тобрукском дерби, в охватившем всех на много дней паническом безумии. Ни за что бы не поверил.

Остановились на отдых в тридцати милях северо-восточнее, в местечке Мерса-эль-Брега. Наступление прекратилось. Они понятия не имели, почему и надолго ли. Самолеты Люфтваффе то и дело пролетали над головой, но из их люков ничего не сыпалось. Очень может быть, сам Роммель с небес осматривал позиции. Он любил полетать над полем боя, щелкая фотокамерой.

Мерса-эль-Брега представляла собой естественное укрепление, где было сравнительно легко защищаться. Свернув с прибрежной дороги, наступающие вынуждены были бы растянуться колонной в узком ущелье, обстреливаемом с оборонительных позиций.

Они окопались, ожидая от Роммеля новых сюрпризов, но целую неделю все было тихо. Самолеты прилетали и улетали, и Годвин мог бы улететь с одним из них, но он не торопился, тем более что Роммель, казалось, решил выждать. Он многому научился, сопровождая Макса Худа. Тот был истинным сыном пустыни. В пыльной форме цвета хаки и летных темных очках, с выгоревшими бровями и красным, как у индейца, лицом, он был здесь как дома. Он знал пустыню, как капитан Ахав, должно быть, знал океан и белого кита — давнего непримиримого врага. Что бы ни сотворила с тобой пустыня, как бы это ни было ужасно, напоминал он Годвину, в этом нет ничего личного. Он не романтизировал пустыню и не проклинал ее. Главное, говорил он, понять ее. Она не охотится за тобой, не стремится нарочно причинить тебе вред. Но ты в ней и не желанный гость, ты пришел сюда на свой страх и риск. Пустыне, в сущности, безразлично, что с тобой будет, и уж конечно она не станет подлаживаться под тебя.

Разведчики доложили, что Роммель, подходивший по прибрежной дороге, отступил и свернул в глубь материка, откуда и готовит наступление. Неделя истекла. Годвин заподозрил, что лучше бы ему улететь с одним из самолетов, пока еще было время.

Они стояли на твердой засыпанной песком скальной площадке около мили длиной, глядя на двигавшиеся к ним через пустыню танки. С первого взгляда можно было принять их за песчаную бурю, но потом взгляд различал передовые машины.

Капитан Колин Торрей — в прежней жизни дипломированный бухгалтер из Сити, — поджав губы, повернулся к Годвину:

— Сожалею, сэр, но, по-видимому, достанется всем без исключения.

Этот бой был самым страшным, что привелось испытать Годвину в жизни. Атакующие рвались в ущелье, и оборона была вдохновенной, упорной и кровавой. Несколько немецких танков удалось подбить, они остановились, изрыгая пламя и черный дым, колоннами поднимавшийся в небо пустыни. Годвин сам решился пробраться в ущелье и попал под шквальный огонь. С наступлением сумерек дульные выбросы танковых орудий, нацеленных на него, превратились в золотые сполохи, тут же расплывавшиеся ленивыми облачками белого дыма. Ему казалось, стоит присмотреться повнимательней, и можно будет различить снаряд, проследить его полет до самого разрыва, разносящего тебя вдребезги. Подбив один из немецких танков, британцы разразились торжествующими воплями, напомнив ему мальчишек-футболистов в родной Айове, он же слышал крики умирающих людей, немцев и британцев, и ему было не до веселья.

Весь день британцы держались неплохо, но поздно ночью Роммель выслал в обход через песчаные холмы батальон автоматчиков, атаковавших защитников ущелья с тыла. Измотанные жестокой дневной схваткой британцы не выдержали ночного удара и поспешно отступили, оставив разбитые снарядами белые домики селения торжествующему Африканскому корпусу. Годвин был легко ранен в ногу шрапнелью и каменными осколками — Макс Худ продезинфицировал порезы, щедро залив их бренди; кроме того, он был контужен в голову (разорвавшийся рядом шестидесятифунтовый снаряд отбросил его головой на камень). Годвин полагал, что легко отделался.