Русская армия на чужбине. Галлиполийская эпопея. Том 12 - Сергей Владимирович Волков

жен офицеров, с попыткой изнасилования, причем нападавший угрожал оружием прибежавшим на помощь офицерам; 2) нападение марокканца на казака и ограбление его под видом обыска оружия; 3) изнасилование калмычонка; 4) нападение конного марокканца на сестру милосердия с попыткой ее изнасилования; отбиваясь, сестра поранила марокканца в щеку и нос выхваченным ею у него же из-за пояса штыком. Все эти насилия были совершены на границе лагерной черты, охраняемой французскими постами. О них было своевременно доведено до сведения командующего французским Оккупационным корпусом, но к каким-либо реальным результатам в смысле наказания виновных это, по-видимому, не повело.

Были случаи и самозащиты, не лишенные находчивости и чисто казачьей сметки. Чилингирцы рассказывали, что за лагерем на казака напал конный марокканец и, угрожая винтовкой, потребовал отдать ему кошелек, часы и наиболее ценные вещи. Почему-то ему понравились сапоги, которые он также потребовал отдать ему. Казак знаками показал, что самостоятельно он не может снять сапог, и просил марокканца помочь ему. Ничего не подозревая, уверенный в своей силе и неприкосновенности, последний сошел с лошади и положил винтовку на землю с целью помочь казаку снять сапоги. Как только марокканец выпустил из рук винтовку, казак бросился на него и ударами кулаков сбил с ног. Затем завладел его винтовкой и, угрозами стрелять, принудил марокканца идти в лагерь, где он и был передан французскому коменданту. Был ли наказан тот марокканец – неизвестно, но чилингирцы его с тех пор в лагере не видели.

После известного прискорбного случая в лагере Санджак-Тепе при отправлении на Лемнос частей 1-й дивизии со стороны французов посыпался ряд репрессивных мер и, как одна из них, запрещение русским на станции и в поселке Хадем-Киой выходить из дому позже семи часов вечера. Лица, выходившие из дому позже этого часа, должны были быть снабженными особыми пропусками, выдаваемыми французами. Но и это не гарантировало их от столкновений с французскими патрулями и избиения. Так, около семи часов вечера 20 января французским патрулем был избит посланный по делам службы казак, несмотря на то что он имел выданный французским комендантом пропуск. В ночь на 22 января вновь повторился аналогичный случай насилия чинов французского патруля над тремя казаками, высланными на посты для смены дневальных у интендантских складов, хотя старший из этих казаков-дневальных имел выданный французским комендантом пропуск. Об этом было сообщено французским властям, но никакого ответа на переписку не последовало.

Это – отношения с солдатами и, косвенно, с французским командованием, покрывавшим проступки своих солдат. С офицерами, как в случаях официальных сношений, так и в частных, отношения были вполне корректные, выдержанные и наружно приличные. Если и были какие-либо инциденты, то исключительно лишь на почве выдачи продовольствия, когда известный уже лейтенант Фуссо позволял себе грубые выходки в отношении русских интендантских чинов, не исключая при этом и офицеров.

Интересно указать на те трудности, с какими давались пропуска в Константинополь. Естественно, в интересах французов, уже получивших инструкции из центра о распылении армии, было бы возможно шире снабжать русских пропусками в Константинополь и, таким образом, снимать со своего иждивения в лагерях; и в том, что именно пропуска эти выдавались с неимоверными затруднениями, можно усмотреть как бы невидимую руку, удерживавшую армию от распыления.

Однако в то же время секретным приказом генерала Шарпи от 14 января, за № 3070/3, намечены мероприятия к сокращению числа довольствующихся на французском пайке, к распылению армии, подрыву авторитета командного состава и к беспрепятственному выезду отдельных колеблющихся чинов в Советскую Россию. «Одной из главнейших задач наших в настоящее время, – говорилось в этом приказе, – является возможно скорейшая эвакуация на постоянное жительство русских беженцев, как гражданских, так и военных, которые пожелали бы вернуться на родину или на какое-либо постоянное место жительства.

Для осуществления этой цели комендантам лагерей предлагалось прежде всего известить русских беженцев, что французское правительство не только не старается их задерживать, но усматривает даже выгоды в водворении на родину или на постоянное место жительства возможно большего количества беженцев».

Дальнейшие положения приказа известны из приведенной выше «заметки» генерала Бруссо на острове Лемнос. «Существует опасение, – заканчивался приказ, – что при применении вышеупомянутых мер придется встретиться с тем положением, что русское командование могло бы до сих пор, несмотря на все, все же желать не производить демобилизации армии, каковая мысль могла бы побудить русское командование задержать в рядах армии путем убеждений, интриг или даже путем насилия лиц чисто русского происхождения или других национальностей, желающих покинуть армию в целях направления на постоянное местожительство. С этой точкой зрения надлежит считаться лишь в такой мере, чтобы не слишком резко ей противиться. Действительно необходимо, чтобы русское командование сохранило известный авторитет для того, чтобы помочь нам поддерживать порядок и дисциплину, но при условии, конечно, чтобы этот авторитет не препятствовал бы нам в деле эвакуации беженцев». Этими словами дается исчерпывающая характеристика русско-французских отношений того времени.

В заключение остается сказать несколько слов о переброске Донского корпуса на остров Лемнос. Лагеря Чаталджинского района вначале совершенно не были приспособлены к жизни людей, и некоторые из них, как Чилингир, отличались антисанитарными условиями, вызывавшими большую заболеваемость и смертность. Поэтому со стороны командования стали поступать заявления с просьбой перевести лагеря в другое место. Французское командование первоначально ходатайства отклоняло, но в конце декабря стало энергично настаивать на этом.

Между тем казаки уже обжились в лагерях, поустроились, затратив на это массу труда и времени, и не имели уже никакого желания ехать на Лемнос, опасаясь полной беспомощности на острове, вдали от материка. Атаман неоднократно посещал Верховного комиссара Франции и командира французского Оккупационного корпуса генерала Шарпи и ходатайствовал об оставлении Донского корпуса в Чаталдже; телеграммой в Париж просил о том же и французское правительство. Главнокомандующий энергично поддерживал ходатайства атамана, но все было безуспешно, и французы продолжали настаивать на перевозке корпуса на Лемнос, угрожая лишением продовольствия.

С другой стороны, и казаки, и командование опасались, что именно на Лемносе французы прекратят выдачу довольствия, чем поставят их в безвыходное положение. Основания к такому опасению были в официальном заявлении председателя Совета министров г-на Аейга о том, что правительство Франции будет давать довольствие войскам генерала Врангеля только до 1 февраля. «…Без утверждения, что части Донского корпуса будут довольствоваться Оккупационным корпусом и после 1 февраля, – телеграфировал командир Донского корпуса генерал Абрамов генералу Шарпи, – я не могу отдать приказа Донскому корпусу отправиться на необитаемый остров». «…Прошу Вашего содействия, – телеграфировал он же генералу Шатилову, – отложить начало перевозки до первых чисел февраля, чтобы избавить людей от новых