Гагаи том 2 - Александр Кузьмич Чепижный

Фроси, услышал от нее то же самое и уже не мог судить ни отца, ни свою двоюродную сестренку за то, что лишившись любимых, нашли новое счастье. Фрося повторила примерно то. что когда-то слышал от отца: «Андрюша всегда со мной. Память о нем священна и для меня, и для Павлика. Но люди живут не прошлым, а будущим...» Это будущее — маленький Андрейка и младшая Тоня — уже топало по земле своими ножками. Дети оставались на попечении бабушки — тетка Антонида переехала к дочери, когда в Крутом Яру не стало колхоза. Фрося продолжала работать начальником внутришахтного транспорта, была награждена орденами Ленина и «Знак Почета», партизанской медалью, «За Победу над Германией в Великой Отечественной войне» и медалью «За восстановление угольных шахт Донбасса». Ее муж — Павло Дробог, понравившийся Сергею Тимофеевичу своей неуемной энергией и веселым нравом, — осваивал только появившийся на шахте комбайн «Донбасс». Они хорошо, дружно жили и тогда, и потом, спустя много лет, когда возвратившись из Череповца, Сергей Тимофеевич вместе с Настенькой навестил их. К тому времени женщин уже вывели из шахт и Фросю направили в школу ФЗО помощником директора по политико-воспитательной работе. Позже, после окончания областной партийной школы, ее избрали членом бюро горкома партии и назначили секретарем по идеологии. Павлик же оставался на шахте, окончил вечернее отделение горного техникума, стал бригадиром комплексной добычной бригады, лауреатом Государственной премии. Его самоотверженный труд тоже отмечен правительственными наградами. И сами они достойно прожили эти годы, и детей воспитали правильно.

Да, Фрося была любимой племянницей отца, матери, и Сергею Тимофеевичу она осталась самой близкой, самой дорогой из всех родственников. Тетка Степанида вот совсем рядом живет, до Крутого Яра — рукой подать, но не ходит он к ней, не родичается, потому что противны ее хитрость, лицемерие, подлость, ханжество. Слышал, о пенсии хлопочет. Для государства палец о палец не ударила, всю жизнь только к себе гребла. Тетка Антонида говорит, что и золотишко сохранила, не дала попользоваться сбежавшему мужу — Петру Ремезу. А теперь обездоленной прикидывается, руку тянет за подаянием. Дочку такую же вырастила — Таню. Институт окончила, замуж вышла и не работает — на маминых сундуках сидит, добро стережет. Мужик неплохой ей достался — начальник большой стройки. Но чтобы пройтись с ним на людях, сходить в кино... И детей не имеет, не захотела — и все тут. Маменькино передалось: «Дети — дерьмо, муж — тоже дерьмо. Для себя надо жить...:» Вот она и живет по этому наущению да к тому же и поколачивает родительницу, как-то проговорившуюся, что еще в утробе пыталась убить ее утюгом. Вот как обернулось матушкино ученье.

И ничуть Сергею Тимофеевичу не жаль тетку Степаниду: что посеяла, то и пожала. «Осколки старого мира, — бескомпромиссно думает он. — Чем скорее исчезнут с лице земли, тем лучше...»

Позади послышались чьи-то шаги. И тут же раздался голос Пташки:

 Смотрю, смотрю, куда это Тимофеевич запропастился. А он, оказывается, в райские кущи забрался и блаженствует.

— Точно, — усмехнулся Сергей Тимофеевич, — Сил набираюсь. За Гольцевым, конечно, не угонюсь, но тебя, Паня, теперь запросто обставлю.

— Ну, ну, поглядим.

От бивака донесся зычный голос Гасия:

— Кончай перекур!..

14

Партийный комитет готовился к расширенному заседанию. Актовый зал заводоуправления уже гудел приглушенными голосами. В коридоре докуривали курцы. Потом вошли члены парткома, разместились за столом президиума. Чугурин сел рядом с Сергеем Тимофеевичем и, пока зал успокаивался, успел шепнуть:

— Что ж ты, курортник, приехал и не заходишь?

— Та есть такая думка, — ответил Сергей Тимофеевич.

— Ну, ну.

Чугурин начал перебирать бумаги в своей папке. А Гольцев поднялся, обвел взглядом собравшихся. Его молчание несколько затянулось, будто он не знал, с чего начать. И это уже становилось заметным, когда он, наконец, заговорил:

— Извините, товарищи, непривычно... Да, непривычно, — его голос обрел твердость, прославленному рабочему коллективу пасти задних. Непривычно говорить о тысячах тонн недоданного стране кокса. Тем не менее говорить надо. Партком и дирекция завода решили обсудить создавшееся положение вместе с активом, чтобы полнее вскрыть недостатки, мешающие нашей работе, а также подумать, как выйти из прорыва, что для этого надо сделать.

Так он открыл заседание парткома и сразу же предоставил слово директору завода. Информация Чугурина заняла не очень много времени. Ему удалось объективно обрисовать производственно-техническую обстановку, сложившуюся на заводе, которая, конечно же, в определенной мере обусловила перебои в работе. Сказал не только о новой углефабрике, простоявшей из-за разных поломок двести тридцать часов, не только о том, что вступила в строй пятая батарея, а тракт углеподготовки остался прежним. Напомнил и о внутрицеховых простоях машин и механизмов, проработавших уже десять лет без ремонта, о том, что надо их тщательно осмотреть, составить оперативный график необходимых ремонтов, не останавливая производство. Но главное внимание уделил анализу психико-морального состояния коллектива.

— Уж здесь нам кивать не на кого, — говорил он. — На новые объекты пришли люди отовсюду, влились в нашу, уже сложившуюся семью, и мы не смогли сразу же зарядить их своим оптимизмом, передать им свою настойчивость, свое понимание рабочей чести, а также гордость.коллектива, еще не знавшего поражений. Очевидно, мы понадеялись на то, что это произойдет само собой. А в жизни, оказывается, так не бывает. Сразу же начались нарушения технологического режима, трудовой дисциплины. Двадцать пять прогульщиков! Некоторые прогуляли по нескольку дней. Представьте себе, сколько украдено рабочих часов! Сколько нервотрепки с подменами, заменами! Как пострадало дело!.. Мы привыкли к победам и не устояли, столкнувшись с трудностями, растерялись, едва обозначилась угроза не выполнить план, поддались панике. Вместо того чтобы сжаться в единый кулак, напрячь все свои силы в труде, одновременно оказывая облагораживающее влияние на вновь прибывших, мы даже позволили себя развратить.

Чугурин уловил шумок, прокатившийся по залу.

— Обидно, да? — спросил, — А это — правда, товарищи. Горькая правда. Вот старожил наш, до последнего времени уважаемый всеми Яков Леонтьевич Найда, является на смену пьяным, мастер товарищ Гуля со спокойной совестью допускает его к работе, и тот на восемь часов выводит из строя коксовыталкиватель. А теперь подсчитайте: час простоя — триста шестьдесят тонн кокса, умножьте на восемь. Из-за преступной безответственности и халатности потеряно около трех тысяч тонн продукции... Сплошь и рядом нарушается технологическая дисциплина. С начала года по вине машинистов загрузочных вагонов уже было шестьдесят девять забуриваний печей.

— Безобразие! — раздалось из зала.

— Вот я и говорю — какие же мы коммунисты, если не наведем порядок в собственном доме, — продолжал Чугурин. — Дирекция