День гнева - Мэри Стюарт

Последний летний день выдался ясный, будто само лето прощалось с Британией в солнечном свете. Рано поутру герольды двух воинств повели вождей к столу давно ожидаемых переговоров.

Мордред той ночью не спал. Всю ночь напролет он лежал в походной постели без сна — Мордред думал. Что сказать. Как это сказать. К каким прибегнуть словам, чтобы они были достаточно прямы и не оставили места для непониманья, но не столь резки, чтобы разгневать. Как объяснить человеку, столь усталому, столь полному подозрений и горя, сколь полон ими стареющий король, его, Мордреда, раздвоенность: радость правителя, который может быть, да что там — есть, непоколебимо предан, но который никогда больше не пойдет в подчиненье. (Быть может, соправители? Короли Севера и Юга? Согласится ли Артур хотя бы подумать над этим? ) За столом переговоров они впервые встретятся завтра с отцом как равные вожди, а не как король и его местоблюститель. Но это будут два разительно непохожих друг на “друга вождя — Мордред знал, что, когда его время придет, он станет не копией своего отца, но совсем иным королем. Артур принадлежал своему поколению, устремления и амбиции его сына, под — властного природе своей, проявлялись иначе. Так было бы, даже не будь различий в их детстве и воспитании. То, что представлялось Мордреду жестокой необходимостью, не было ею для Артура, но приверженность каждого своим сужденьям была одной и той же — абсолютной. Нельзя предугадать, удастся ли заставить старого короля принять новые обычаи и пути, какие предвидел Мордред и какие воплотились в эпитете “младокельты” (хотя последние в конечном итоге постыдно их опозорили), и сможет ли Артур не увидеть в них предательства. И кроме того, оставалась еще королева. Это было единственным, чего он не смог бы произнести. “Даже будь ты мертв, какие шансы были у меня, пока жив Бедуир”.

Застонав, он перевернул подушку, потом прикусил губу, на случай, если его услышала стража. Когда армии уже на поле, знамения плодятся слишком быстро.

Он знал, что он прирожденный вождь. Даже сейчас, когда штандарт Верховного короля развевался над Артуровым лагерем у Озера, верность его войск оставалась неколебима. Как и верность саксов, лагерем стоявших за холмом. Даже теперь его с Сердиком плодотворный союз еще возможен; крестьянское объединенье, как он это назвал, и старый сакс расхохотался… Но союзу меж Артуром и Сердиком не бывать, ни сейчас, ни когда-либо в будущем… Опасная территория. Опасные слова. Даже думать об этом сейчас — чистейшее безрассудство. Или он в это самое рискованное из мгновений видит себя королем лучшим, чем был Артур? Другим, да. Лучшим, возможно, на какое-то время, во всяком случае, в грядущие времена. Но думать такое — хуже, чем безрассудство. Он перевернулся на другой бок, ища прохладное место на подушке, пытаясь вернуться мыслями к тому, как мыслил Артуров сын — почтительный, исполненный восхищенья, готовый подстроиться и подчиниться.

Где-то закукарекал петух. В путаных обрывках сна Мордред увидел несушек, семенящих по просоленной морем и ветром траве на прибрежную гальку. Сула разбрасывает корм. Над головой кружат с криками чайки, несколько птиц даже ныряют, чтобы выхватить в воздухе зерна. Сула смеется, поднимает руку, чтобы отмахнуться от них.

Пронзительная, как клич чайки, труба провозгласила наступление дня переговоров.

В своем шатре на берегу Озера Артур спал, но сон его был беспокоен, и в него вторглось виденье.

Ему привиделось, что он скачет по берегу Озера, а по Озеру, отталкиваясь шестом на мелководье, скользит Нимуэ; только это не Нимуэ, а мальчик с глазами Мерлина. Мальчик серьезно глядит на него и повторяет голосом Мерлина то, что говорила ему вчера советница и чародейка, когда, прибыв со своими служанками в обитель на Инис Витрине, она послала посыльного умолять короля об аудиенции.

— Мы с тобой, Эмрис, — говорила она, называя его мальчишечьим именем, данным ему когда-то Мерлином, — дали ослепить себя пророчеству. Над нами висел топор проклятья, и теперь нам кажется, что перед нами столь давно надвигающаяся на нас судьба. Но слушай мои слова, Эмрис: судьбу творят люди, не боги. Наши собственные поступки, а вовсе не безрассудство богов, навлекли на нас злую судьбу. Боги — лишь духи, и волю свою они творят руками людей, и есть люди, которым достанет смелости встать и сказать: “Я человек. Я не стану”.

— Послушай меня, Артур. Боги сказали, что Мордред рожден тебе на погибель. Если это так, это случится не по его собственной воле и не через его деяние. Не толкай его к этому краю… Я скажу тебе сейчас то, что должно было остаться тайной меж мной и Мордредом. Некоторое время назад он приезжал ко мне в Яблоневый сад, чтобы искать моей помощи против предсказанной ему судьбы. Он клялся, что скорее убьет себя, чем причинит тебе вред. Не останови я его руку, он бы умер тогда. Так кто виноват, он или я? И он снова приезжал, на сей раз в Брин Мирддин, ища утешения, какое я, Мерлин, мог дать ему. Если он желал в прошлом бросить вызов богам, Артур, то сможешь это и ты. Отложи меч и выслушай его. Не слушай советов, но поговори с ним, выслушай и узнай. Да, узнай. Ты— ведь стареешь, Артур-Эмрис, и настанет время, настает, уже настало, когда ты и твой сын в пожатье рук сохраните Британию, словно драгоценность, укутанную в шерсть. Но разожмите руки, и вы уроните ее — она разобьется, быть может, на веки веков.

В том сне Артур знал, что он принял ее совет: он призвал к переговорам, решив выслушать то, что может сказать ему сын; и все же Нимуэ-Мерлин рыдала в своей лодке, которая уплывала вдаль по стеклянной поверхности Озера, пока не исчезла в тумане. А потом, внезапно, когда он уже повернул коня к месту встречи с сыном, верный друг споткнулся, сбросив его головой вперед в неподвижную воду. Доспехи тянули его вниз — и почему он во всеоружии собрался на мирные переговоры? И он тонул, уходил все глубже и глубже в черный омут, где вокруг него плавали рыбы, и водяные змеи как водоросли и водоросли как змеи обвились вокруг его членов, так что не пошевелить ими…

Он с криком проснулся, обливаясь потом, будто действительно тонул, но когда прибежали слуги и стража, он лишь рассмеялся и отделался шуткой, и отослал их прочь, а потом вновь погрузился в беспокойный сон.

На сей раз в видении ему явился Гавейн: Гавейн, окровавленный и мертвый, но исполненный почему-то пугающей силы, призрак былого воинственного Гавейна. И он тоже приплыл к Артуру по водам, но с глади Озера прошел прямо в шатер короля. Остановившись у постели, он вытащил кинжал из запекшейся раны в боку и протянул клинок вперед рукоятью.

— Бедуир, — сказал он, только это был не загробный шепот, каким следует говорить призракам, а высокий металлический скрежет, будто скрипят под ветром шесты. — Дождись Бедуира. Обещай предателю что угодно — земли, титулы, Верховное королевство после твоей смерти. А с ним и саму королеву. Все, чтобы сдержать его до того, как прибудет с воинством Бедуир. А потом, когда будешь уже уверен в победе, напади и убей его.

— Но это же будет предательство.

— Ничто не может быть предательством, если оно уничтожит предателя. — На сей раз, как это ни странно, призрак Гавейна говорил голосом самого Артура. — Тем самым ты будешь уверен. — Запачканный кровью кинжал упал на постель. — Сокруши его раз и навсегда, Артур, убедись, убедись, убедись…