Сегодня – позавчера. Испытание огнем - Виталий Храмов

– Отход, – бросил я ему. Он кивнул, качнулся, схватился за бруствер, выровнялся, пошёл. Мой начштаба сегодня ходил в рукопашную, когда немец прорвался до штаба, сжёг танк и получил зазубренный штык в плечо.

Я не ходил в атаку. От этого у меня случился жуткий депрессняк, но меня не пустили в бой. Моя роль свелась к функции флага – он есть, он нужен и важен, потерять его категорически неприемлемо, но он ничего не делает. Просто есть, просто существует. Моральный фактор. Пока есть я и флаг, есть полк. Вот такой расклад мне выдал начштаба и повёл штаб в штыки. А я сидел и держал противотанковую гранату в руках. Чтоб от меня нелюдям даже тела не досталось. Отбились мы. С Божьей помощью.

А моя (ну, как моя – совсем не моя) тактика действий штурмовых групп сработала. Мы сдержали превосходящие силы врага, нанесли ему существенный урон. Как и там, в той истории, что была только в моей голове. Эта тактика сложилась в Сталинграде, применялась при штурме Кёнигсберга и Берлина. Это у нас. А немцы подобную использовали всю войну. Особенно ярко это проявилось в боях немцев с янкесами. На нас, русских, она тоже срабатывала, но кривовато. Но до Сталинграда далеко, а мне надо было здесь и сейчас. Тут вопрос весь в исполнителях. И мои ребята не подкачали. Молодцы! Орлы! Всех наградим. Только основную массу – посмертно. Кадет ранен – искалечена нога, Мельник ранен – подбит в «Единороге», обгорел, в тыл отправлен, так и не приходя в сознание.

Я сидел на земле, привалившись к ещё теплой броне сожжённого «панцера», прямо на спине мёртвого немецкого танкиста. Отдыхал, ждал эвакуации. Что-то сил на пеший марш у меня не осталось. Вот и долгожданный рёв двигателя, лязг гуслей.

– Кто майор Кузьмин? – раздался зычный голос.

Опа! А что это за явление Христа народу? Кто это такой бодрый после такого боя? Стал вставать, но был прижат к земле мощной дланью Громозеки.

– Я майор Кузьмин, – донёсся голос с другой стороны сгоревшего танка. – Вы кто такие? Что делаете в расположении полка?

Опа-па! А это что за самозванец? И голос похож. Я стал трепыхаться, чтобы встать.

– Только не дури! – прошептал громовым шёпотом Громозека.

– Угу! Да пусти ты, пенёк ушастый!

Наконец мне удалось встать, и я увидел американский колесно-гусеничный бронетранспортёр с грубо закрашенной белой звездой. И десяток человек в форме НКВД около него, похожих на оловянных солдатиков – таких ладненьких, чистеньких против нас, обшмыганных боем.

А вот и самозванец – забинтованный по самое не балуйся, человек моей комплекции, но в комсоставской форме с майорскими знаками различия и в моей кожанке, шёл, ковыляя, к НКВД. А меня, после поджога, как одели в безликую форму без знаков различия, так и отвоевал сегодня. Авось проблем не возникло. Все и так слушались.

– А вот и гости, – прошептал Громозека, – долгожданные!

Ух ты, надо же! И где же наш Чекист? Прозевает так главное задание. Я достал из кармана гранату Ф-1, сжал в кулаке.

Самозванец подошёл к старшему «чекисту», вскинул руку к танкошлему, назвался ещё раз. Гость тоже представился:

– Лейтенант госбезопасности Савельев. Вам придётся проследовать с нами!

– Чё это вдруг? – удивился самозванец. Ого, он даже словечки мои использует! Полная аутентичность!

– Приказ! – ответил Савельев, протягивая бумагу.

А вот и Чекист нарисовался – прогуливался мимо. Типа прогуливался.

Самозванец взял бумагу, долго смотрел в неё забинтованным стрептоцидно-грязным лицом.

– Слышь, боец, сюда ходи! В темпе вальса, я сказал! Ты чё как на пляже? Ты в армии или как? Почему такой вид?

Это самозванец нашего Чекиста распекает. И словесные обороты настолько знакомые, что Громозека хмыкнул.

– Ну-ка, читай! – самозванец сунул под нос Чекисту бумагу.

Гости занервничали. А вокруг стали собираться бойцы полка, якобы привлечённые шумом.

– Слышь, Пенёк, а ведь главный не Савельев, – пихнул я Громозеку, прошептал.

– Да?

– Смотри на того лысого бычару. Видишь? Он главный.

Словно услышав нас, лысая башка здоровяка повернулась на нас.

– Фас!!! – заорал я.

Громозека стартанул, как болид F1, на этого лысого, а тот стал поднимать на нас ППД. А я уже в ярости! Метаю в него гранату, да так удачно! Точно в лоб угодил. А потом и Громозека подоспел, сбил его с ног, добавил в нос своим медным лбом.

Что там было дальше, не видел. Тем же приёмом, каким Громозека сбил лысого, меня снесла с ног наша докторша.

– Тихо, товарищ майор, а то зацепят! – выдохнула она мне в лицо.

– Девочка моя, а ты не с ними? – спросил я её.

– Нет, Виктор Иванович, я с вами. Ваша жизнь – моя работа.

– И кто же твой начальник?

– Вы. И Меркулов. И Сталин.

– Ну-ну, – ответил я ей.

– Эй, голубки! – донёсся до нас голос Чекиста. – Вставайте, ехать пора! Ну, ни стыда у людей, ни совести!

Голос был довольный и весёлый, значит, всё прошло гладко.

– Ща я кому-то зубы-то посчитаю! – выкрикнул я. – Гэбня кровавая! Пятьсот мильонов!

Встал, подал руку доктору, поднял, обнял, крепко прижав к себе.

– Собой закрывала? – спросил я её.

– Руки, товарищ майор! Вы ещё за прилюдное оскорбление не извинились.

– Ща! Ага! Шнурки поглажу, тогда сразу! Обиделась? Да на здоровье! На обиженных воду возят! Тьфу!

Я отпустил её, сплюнул, пошёл. Подошёл к бэтээру, погладил броню капота.

– Это я забираю. Будет моей лебединой колесницей.

– Тогда уж лодкой Харона, – кивнул Чекист.

Блин, уел меня. Я не знаю, что это значит. Увидев моё затруднение, докторша пояснила:

– На ней души умерших перевозят в царство мертвых.

– А, нехай так и будет! – махнул я рукой.

Повернулся к Чекисту:

– А давай их по-быстренькому допросим? Что-то давно я не едал человеческого мяса!

Чекист заржал в голос, махнул рукой:

– Да нам и самим там маловато будет. Голодными останемся.

Хороший он мужик, этот Чекист. На лету всё схватывает. Мне опять повезло на него? Или эти везения мне устраивает чья-то заботливая рука?

Ладно, всё это лирика, а она терпит. Позже. А война не терпит. Пора и ехать. Вот и остатки моего комендантского взвода погрузили пленных в пробитый в двух местах «Кирасир» и отчалили. И нам пора оставить эту истерзанную высотку, покинуть измочаленные сады и руины посёлка.

– Громозека, ко мне!