Украинско-российские взаимоотношения в 1917–1924 гг. Обрушение старого и обретение нового. Том 2 - Валерий Федорович Солдатенко

3. Союзная Конституция – стержневая основа перспективного строительства украинско-российских отношений

Первый съезд Советов СССР дал старт жизни нового интернационального государственного образования. Вместе с тем, несмотря на достаточно длительную, предметную работу над документами, призванными регламентировать функционирование союза, как целости, и субъектов, как его составляющих, подготовить документы, которые бы во всех отношениях были безупречными, удовлетворяли интересы всех сторон, создать не удалось. Потому-то съезд Советов, учредивший СССР, вполне обоснованно постановил провести дальнейшее обсуждение, совершенствование основополагающих документов, прежде всего союзного договора, и доработать проект Основного Закона страны – Конституции, вынести их на рассмотрение очередного, Второго съезда Советов СССР.

Как известно, и отмечено, в определенной мере отражено выше, основы Конституции и даже ее текст попытались подготовить уже в октябре – декабре 1922 г. Тогда же, очевидно, стало понятным – дело это весьма и весьма непростое – как по причине чрезвычайной сложности самого предмета – межнациональных отношений, новизны вставших проблем, действительно не имевших аналога, примера в истории, так и с точки зрения естественного желания – застраховаться от возможных негативных проявлений в непростой общественной сфере, упредить нежелательные тенденции, коллизии.

В какой мере означенное выше осознавалось теми, кому судьбой было определено встать у истоков далекоидущих исторических процессов, как соотносились интуитивные ощущения с уровнем теоретических осмыслений, обоснований перспективных планов и действий, сказать непросто. Несомненно одно – период подготовки Конституции СССР не в последнюю очередь был сопряжен с возросшим вниманием общества, его руководящих кругов к национальным проблемам, с попытками найти противоядие против нежелательного воздействия на жизнь национализма с различной сущностью и окраской.

В таком свете понятно, почему всего через два года после Х съезда РКП(б), казалось бы, весьма обстоятельно, реалистично обосновавшего перспективы развития межнациональной сферы, стратегию и тактику партии в небывалых ранее условиях – созидания социалистического строя, вновь пришлось возвратиться к недавним проблемам, которые теперь представали и в обострившихся, настораживающих проявлениях. Коммунистическое руководство сочло необходимым провести целую серию мероприятий, среди них – тематических совещаний с целью полномасштабного обсуждения возникавших проблем, поиска их конструктивного решения.

В силовое поле объективно начавшихся дискуссий втянулись все национальные регионы, а в эпицентре, как и до того, оказалась Москва, в персонифицированном воплощении – Генеральный секретарь ЦК РКП(б) И. В. Сталин.

Состояние здоровья вождя большевиков В. И. Ленина не позволило ему, как раньше, влиять на идейно-политическую атмосферу в стране, на процессы осмысления возникающих вызовов, на поиск выверенных научных решений, осуществление взвешенных, хорошо продуманных шагов и политических акций. Очевидно, совсем не случайно в день рождения Союза ССР им обуревали не только чувства гордости за то, что руководимая им партия открывает качественно новую страницу в жизни страны. Собирая последние силы, превозмогая болезнь, он в три приема – 30 и 31 декабря 1922 г. диктовал записки «К вопросу о национальностях, или об «автономизации»».

Основная мысль, которая возникает при ознакомлении с ними – глубокая внутренняя тревога по поводу того, по правильному ли пути пошло решение в стране национального вопроса, насколько гарантировано бесконфликтное развитие создаваемого союзного государства, сделал ли сам глава этого государства все от него зависящее, чтобы исключить серьезные конфликты в очень чувствительной сфере, способные обернуться большой бедой, а может быть – и вовсе катастрофой.

Хотя формальным поводом для написания письма к партии явилось вроде бы так называемое «грузинское дело»[966], размышления В. И. Ленина на самом деле намного шире, фундаментальнее и масштабнее. Чего только стоит краткое, но весьма симптоматичное и многозначное замечание: «Видимо, вся эта затея «автономизации» в корне была неверна и несвоевременна»[967]. Не провиднический ли это ключ – предостережение на будущее? («По ходу» заметим, что высказанное удивительным образом созвучно, логично корреспондируется с другой фундаментальной мыслью, вошедшей в историческое ленинское «Завещание», но так до конца и не понятное, убедительно «не расшифрованное»: «…мы вынуждены признать коренную перемену всей точки зрения нашей на социализм»[968]).

И сможет ли вообще государственный аппарат, представляющий «из себя буржуазную и царскую мешанину», который заимствован «от царизма и только чуть-чуть подмазан советским миром»[969], справиться со сверхсложными задачами?

Можно предположить, что вряд ли кто в то время сомневался по поводу того, кого ассоциировали с «главным аппаратчиком». И, думается, именно недоверием к механизмам, призванным гарантировать равенство всех субъектов в создаваемой федерации, обеспечивать абсолютную добровольность в выборе отношения к ней объясняется четыре очень «неприятных», но и столь же весомых абзаца: «Несомненно, что следовало бы подождать с этой мерой до тех пор, пока мы могли бы сказать, что ручаемся за свой аппарат, как за свой. А сейчас мы должны по совести сказать обратное, что мы называем своим аппарат, который на самом деле насквозь еще чужд нам и представляет из себя буржуазную и царскую мешанину, переделать которую в пять лет при отсутствии помощи от других стран и при преобладании «занятий» военных и борьбы с голодом не было никакой возможности.

При таких условиях очень естественно, что «свобода выхода из союза», которой мы оправдываем себя, окажется пустою бумажкой, неспособной защитить российских инородцев от нашествия того истинно русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности, подлеца и насильника, каким является типичный русский бюрократ. Нет сомнения, что ничтожный процент советских и советизированных рабочих будет тонуть в этом море шовинистической великорусской швали, как муха в молоке.

Говорят в защиту этой меры, что выделили наркоматы, касающиеся непосредственно национальной психологии, национального просвещения. Но тут является вопрос, можно ли выделить эти наркоматы полностью, и второй вопрос, приняли ли мы с достаточной заботливостью меры, чтобы действительно защитить инородцев от истинно русского держиморды? Я думаю, что мы этих мер не приняли, хотя могли и должны были принять.

Я думаю, что тут сыграли роковую роль торопливость и администраторское увлечение Сталина, а также его озлобление против пресловутого «социал-национализма». Озлобление вообще играет в политике обычно самую худую роль»[970].

Наверное, В. И. Ленин, как никто, чувствовал, удивительно точно предугадывал огромную опасность, которая грозила стране от не вполне правильных ориентаций относительно проявлений национализма, в частности оценки в соотношении великодержавного шовинизма и местного национализма. «Необходимо отличать, – настаивал вождь большевиков, – национализм нации угнетающей и национализм нации угнетенной, национализм большой нации и национализм нации маленькой.

По отношению ко второму национализму почти всегда в исторической практике мы, националы большой нации, оказываемся виноватыми в бесконечном количестве насилия, и даже больше того – незаметно для себя совершаем бесконечное количество насилий и оскорблений, – стоит только припомнить мои волжские воспоминания