Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах - Дмитрий Бавильский

Герой экзистенциального кино мучился и томился разгадкой совершенно закрытого городка – этим, кстати, Феррара несколько схожа с Урбино, который, в отличие от нее, все же учитывает туристов эффектной подачей. А Ферраре и подавать-то практически нечего. Ничего не осталось, кроме гор разноцветной скорлупы. Да и скорлупу успели растащить, вот ведь.

Догадка пришла откуда не ждал: выйдя во внутренний дворик пинакотеки, на задней ее стене во весь огромный реверс увидел черно-белую фотографию: Антониони времен съемок «Блоу-ап».

Этот режиссер повлиял на мое визуальное (и даже текстуальное) мышление больше, чем все художники разом. Симметрия и асимметрия, тягомотина замедленного хронотопа, яростные разговоры ни о чем и фигуры, так и не вписанные в интерьер или пейзаж, так и остающиеся стаффажем, плюс, конечно, «болезненное буржуазное отчуждение» – все это для меня примерно то же, что японцы для импрессионистов.

В Антониони я ценю не кинематографиста, но художника и писателя, придумавшего делать фильмы такими, какими обычно пишут умные книги. Мне многое стало понятно о нем на его родине, это именно он идеальный гений местности, воспевший сухари черепиц.

Может быть, отчасти туман виноват или все эти перестройки, лишившие город привычного для себя облика, но из-за разливанного дискомфорта и неустроя на фоне низкорослых руин я вдруг словно бы поймал раму видоискателя – и тогда мгновенно все отстроилось.

Какие музеи, палаццо или замки, если идешь по улице и будто бы за собой по рельсам тележку с кинокамерой тащишь.

Город оказался откадрован практически полностью – не то чтобы Антониони его много снимал, вовсе нет: своим ласковым терракотовым террором равнодушия и безучастности Феррара подкрутила Микеланджело зрачок примерно так же, как Петербург-Ленинград своим строем воспитывал местных метареалистов. Было бы чуть больше времени, заглянул бы к режиссеру на кладбище.

Многие города напоминают декорации к идеальным постановкам. Попадая в ту же Венецию, начинаешь чувствовать себя героем фаблио. Но не многие города способны сами порождать кинофильмы или быть ими, расколдованными кадрами о чем-то большем.

Вот Ферарра и чтит своего режиссера так же яростно, как Римини чтит Феллини, хотя здесь я граффити с великим земляком еще не встречал. Хотелось бы пересмотреть «Ночь» или «За облаками», в который Вим Вендерс напустил тумана больше, чем нужно, именно в Ферраре. Желательно в кинотеатре под открытым небом. Можно и в туман.

Главный замок – центр местной цивилизации – стоит прямо посредине регулярного города, квадрат в плане, окруженный рвами идеальных очертаний с зеркальной зеленой водой. И это излишне правильный прообраз всех возможных «северных» замков, застрявших у нас в голове. Подобный Кронборг на северо-западной оконечности острова Зеландия, якобы связанный с местом жительства Гамлета, я навещал в Дании.

Несмотря на тотальную симметрию, со временем он стал практически природным объектом – единой каменной громадой, скалой из сказки, полной тайных ужасов. Сам Кастелло Эстенсе – явное исключение архитектурного и культурного порядка, возможное только с многократным «превышением бюджета», доступного лишь единичным нобилям, однако странное дело, обыкновенность провинциального города, окружающего замок кварталами правильной геометрии (Феррара – один из первых европейских городов, расширявшихся по единому плану и регулярной планировке), делает и центр этого мира заурядным и, что ли, выхолощенным?

Заурядным или рядовым, чуть ли не стереотипным, как если Кастелло Эстенсе – копия, один из типовых вариантов, расфасованных по самым разным феодальным угодьям. Такое неожиданное впечатление порождает симметрия его башен, выступающих в ров и вовне мощными ребрами.

Все прочие замки в этой поездке были и будут принципиально неправильными и органически ползучими. Расширялись они, подобно древесным грибам, нарастая зданиями друг на дружку, тогда как феррарский замок, напротив, щупальцев не выпускает, но поджимает все кишки коридоров и темных, сводчатых проходов под себя. И в этом тоже проявляется интровертная природа местной страны.

В сравнении с ним серьезно разворованная начинка залов в Урбино кажется роскошеством и пиром материальных носителей, мебелей и визуальных впечатлений – плафонов и картин, фресок и панелей с инкрустациями: здесь же из цветастого живописного разнообразия остались только потолки, расписанные со сдержанной смуглой изобретательностью – все они для подстраховки подклеены белыми пергаментными лентами, наложенными поверх трещин и рисунков.

В одной из парадных анфилад устроен выставочный зал с картинами какого-то местного символиста, такими же бледными и бедными, как окружающие их залы с минимумом витрин или хотя бы стульев.

Чаще всего здесь развлекаются, расставляя по покоям установки с огромными зеркалами, транслирующими под разными углами наклона содержание великосветских потолков. И если каким-то комнатам повезло с расписными плафонами, зеркала создают хотя бы относительное ощущение заполненности.

Про возможности замкового музея все становится понятным уже по «инаугурационной экспозиции» первого этажа, мешающего историю и этнографию с небольшим количеством аутентичной утвари, найденной в культурном слое. И на этом здесь сделан главный акцент намеренно растянутых фотографий с карт, схем и картин, в основном портретов действующих лиц (от Пизанелло до Досси), недоступных местным музейщикам. Чужие изображения превращены в билборды, прикрывающие не столько варварскую кладку подсобных помещений, сколько неизбывную опустошенность, постоянно подпитываемую сырыми сквозняками.

Да, почему-то хочется наполнить эти каменные мешки с тяжелыми, толстыми стенами хоть каким-нибудь содержанием. За исключением разве что казематов в подвале. Иначе все эти длинные проходы по парадному периметру и коридоры с этажа на этаж, огромные кухни и помывочные с полами, выскобленными до донца, схлопываются в сознании, превращаясь в одну бесконечную и невыразительную хронику исчезнувшего мира.

Ну то есть до какого-то момента еще надеешься, что россыпи чужих богатств настигнут за очередным поворотом, за следующими монументальными дверями, но чу, и там ничего нет, и там, и там тоже. Есть милое развлечение в виде висячего сада с апельсиновыми деревцами, но оно на главную деталь вряд ли тянет и может служить только бонусом ко всей остальной отсутствующей программе. Это ведь знак, когда самым интересным в каждой из комнат оказываются виды из окон – на город и людей, отделенных от замка зеленой водой?

Картинная галерея находится в Алмазном дворце, внешние стены которого покрыты аккуратными мраморными ромбами, точно дом ощерился, – украшение, игрой теней напоминающее Грановитую палату в московском Кремле, придумал архитектор Бьяджо Росетти для Сиджизмондо д’Эсте, двоюродного брата могущественного Эрколе I д’Эсте, с которым связано максимальное расширение Феррары и пик ее красоты143, в 1492 году.