Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах - Дмитрий Бавильский

Палаццо деи Диаманти, строившееся почти шестьдесят лет, и было постоянной резиденцией близких родственников герцогской семьи, пока та не кончилась и город не перешел под руководство понтификата. Дворец, перекупленный маркизом Вилла в 1641-м, был выкуплен в 1832-м под нужды Гражданского университета и картинной галереи, уже тогда озаботившейся собиранием артефактов из разрушающихся церквей и резиденций обедневшей феррарской знати.

Видимо, для придания определенного настроения меланхолии на отшибе, по соседству с Палаццо деи Диаманти находится не только другой музейный комплекс, посвященный истории Рисорджименто и Сопротивления, но и особняк, запечатленный Антониони в одной из новелл «За облаками».

Я хочу сказать о странном ощущении «пыльной запущенности» цвета выцветшей пленки или же линялого полароида, все сильнее наваливающемся на меня по мере отдаления от герцогского дворца. Словно бы малярийный бэкграунд «воздуха с болот» не просто сопровождает каждый мой шаг, но буквально подвисает в воздухе постоянным оммажем Антониони, так как вот это ощущение окраинности, конечно же, сформировано при его непосредственном участии.

А еще оттого, что именно такое место занимает феррарская школа живописи, за которой следует идти в местную пинакотеку, занимающую второй («парадный») этаж ощерившегося здания. Надо сказать, оно сильно пострадало во время Второй мировой, а затем из-за землетрясения 2012-го и до сих пор не оклемалось полностью: краем глаза замечаешь вязкие строительные работы и леса – особенно во внутреннем дворике музея с той самой фотографией Антониони, снимающего «Блоу-ап».

Возможно, раньше входная группа была более парадной и торжественной, но теперь вход в пинакотеку сбоку, словно бы по второстепенной, хотя и крутой лестнице левого крыла. Точно проникновение в подсознание города происходит с черного хода.

На первом этаже Алмазного дворца – выставочный зал, и надо сказать, что проекты здесь показывают самые первоклассные, а местные художества выставляют на этаже нобилей.

И поскольку Ферарра по определению «частная лавочка», расцвет которой, вместе с ее живописной школой, связан с эпохой правления д’ Эсте, то и все здесь будет такое вот неформатное, как и положено в замковом быту – с немного удлиненными комнатами и потолками выше среднего, с многократно перекроенной геометрией аристократических потребностей, наскоро приспособленных под анфиладу выставочных залов и портретную галерею бывших хозяев во входном фойе.

Правда, на потемнелых фамильных портретах входной группы теперь не столько семья д’ Эсте, сколько Вилла – последние обладатели этой элитной недвижимости, а это уже совсем другой коленкор.

Моя догадка о гении места, запечатленном в местных музеях, идеально подходит для камерного и локального искусства Феррары, занятого обслуживанием герцогского двора.

В «Феррарской школе живописи» Роберто Лонги произносит немало слов о том, что Кватроченто, в общем-то, прошел мимо этого города, в котором до поры до времени своих важных мастеров не существовало.

Зато было много гастролеров, причем не только итальянских144, – благо Феррара стоит на важном перекрестке между Болоньей, Венецией, Равенной, Пезаро и прочими центрами искусства Средневековья и раннего Возрождения. А потом появляются д’Эсте и с какой-то биологической (вот как «пестики-тычинки», «пришла беда, отворяй ворота») закономерностью начинают расцветать художники и ремесла – сначала местные миниатюристы, вызванные необходимостью украшения книг и покоев, а после заезда Пизанелло и Пьеро делла Франческа, Мантеньи и волшебных венецианцев (Якопо Беллини привез сюда сына Джованни) проклевываются и собственные таланты первой степени – Козимо Тура да Лоренцо Коста, подлинные бенефисы которого я уже наблюдал в болонских церквях да музеях.

Д’Эсте правят почти два столетья, после чего род их начинает катиться к закату вместе с местной художественной школой, россыпью свидетельств и артефактов блистательной, артистической и светской жизни рассыпающихся теперь по всему свету.

Но насколько окраинная, словно бы с полуприкрытыми веками, феррарская школа отличается от живописи и, соответственно, музеев Перуджи и Сиены, а также Лукки и Пизы – городов демонстративно свободных и, несмотря на мощные стены, безграничных не только внутренне, но и внешне.

Феррарское искусство создано специально для украшения интимных покоев герцога и его студиоло  – с камерными аллегориями рабочих кабинетов и лихой эротикой, исполненной для спален. То, что Лонги обозначил «попыткой вырваться за пределы душной и жаркой теплицы живописи герцогского двора в Ферраре» в сторону общей «итальянизации стиля».

Хотя, возможно, все проще, и тщательная проработка деталей, окружающих готически скованные тотальной контрактурой фигуры Туры145, – свидетельство влияний книжных миниатюристов, а также отклик на «мистицизм камей и гемм», даже если это и громадные полотна из музея местного Дуомо?

Первый зал пинакотеки, вытянутый почти во всю длину входной галереи фамильных портретов (следил я, вообще-то, не за ними, они не сильно высокого качества, но за тем, насколько неровны местные стены и как неважно они освещены и протоплены людом – кубатура ведь огромная, а посетителей почти нет), выказывает эту одновременную растерянность и зияние пульсирующей пустоты (Кватроченто проходит, а в Ферраре дух все еще так и не дышит), а также, с другой стороны, попытку сплетения местного своеобразия из досок заезжих звезд.

Так водоросли сцепляются друг с другом по ходу речного потока, чтоб всплывать в беспримерных конфигурациях.

Кажется, что в первом зале висят все эти заемные звезды для того, чтобы зритель не развернулся и не ушел из музея прямо к болотам Паданской равнины.

В другом музее странный и неважно сохранившийся Мантенья (огромный Христос, окруженный алыми херувимами, держит на руках маленькую Богородицу, стоящую по стойке смирно), Якопо и Джованни Беллини (очень густое, насыщенное «Поклонение волхвов»), Бартоломео Виварини (святой Джироламо») могут показаться выставкой достижений других городов, понатасканных в Феррару из-за их звездности, как это обычно и бывает в универсальных собраниях, гордящихся доской почета первоклассных имен, но только не в Ферраре. Здесь мы видим влияния и вливания чужих, уже готовых и сформированных результатов при попытке подсадить их к местному апельсиновому саду.