Тело Папы - Агостино Паравичини - Бальяни

Итак, Бонифаций VIII захотел в большей мере почтить не мученика Бонифация, а папу Бонифация IV, мощи которого были перенесены в базилику Св. Петра и в другие римские церкви во время конфликтов с империей (1123, 1246 гг.). Это впечатление не ослабляется тем обстоятельством, что Бонифаций VIII добавил реликвии других святых к праху Бонифация IV: его останки служили явным политическим символом[962]. Иначе зачем ему было возводить в честь папы алтарь в соборе города папы, нового города, призванного сменить Палестрину, облюбованную ненавистными ему Колонна?[963]

Лик статуи Бонифация VIII, выполненной, вероятно, Арнольфо ди Камбьо, дышит «классическим покоем, победой над смертью»[964]. За несколько лет до того, в 1282 году, тот же Арнольфо изобразил усопшего кардинала Гильома де Бре с чертами старости на лице[965]. Застывшее тело и «лицо старика, заснувшего тяжелым вечным сном», тело и лицо, противопоставленное юным служкам, задергивающим занавес над само́й смертью»[966]. Еще разительнее контраст с другой известной надгробной статуей – Климента IV, этого каменного воплощения старости и смерти[967].

Согласно Бернарду Ги, «папа заказал себе памятник и каменное изображение, словно живое»[968]. Лицо бонифациевского gisant вводит вечность в настоящее, не отрицая его, это «портрет», который претендует на то, что сделан с еще живого человека[969]. Это новшество возмутило современников[970]. Придворный поэт Бонаюто из Козентино знал, что создание гробницы было для Бонифация VIII делом славы. Он заказал себе памятник, который позволил ему, «отцу отцов» и «бдительному судье мира», «остановить время»[971].

Лежащую фигуру «открывают» не служки, а ангелы, словно папа – живой! – между Богом и людьми, как бы ангел. Разве Петр Дамиани не говорил, что папа «по чести и достоинству выше человеческого состояния»? А Иннокентий III не утверждал, что папа «между Богом и человеком»[972]? Эту идею понтифику изложил поэт Гальфрид Винсальвский: «Ты не Бог и не человек, но некто средний между ними», «весь ты превыше людей»[973]. Остиец († 1271) настаивал, что папа «превыше человека, он ниже ангелов, ибо смертен, но выше их по власти и авторитету»[974].

Портрет живого Бонифация VIII предвещает бессмертие (воскресение), но вместе с тем «воплощает» черты конкретного лица – живого папы – в персоне верховного понтифика. Его надгробная статуя, помещенная в капеллу, которая была задумана как «конкретное зримое воплощение своего понтификата», есть образ тела, выполняющего «функцию понтифика»[975].

Взгляд служившего священника падал на саркофаг, тем самым статуя визуально оказывалась включенной в литургическое действо, «словно в зеркале отразившееся в композиции саркофага и моделировке фигуры»[976]. Глядя на статую, священник видел не усопшего, но папу как живой образ Христа. Может быть, в этом следует искать «революционное изменение в соотношении могилы и алтаря», произошедшее в погребальной капелле Бонифация VIII[977]?