Сладкая история мира. 2000 лет господства сахара в экономике, политике и медицине - Ульбе Босма

Крупные сахарные компании уклонялись от своих законных обязательств, таких как выплата минимальной заработной платы, нанимая субподрядчиков. Такая практика встречала сопротивление со стороны рабочих и профсоюзов, но последним было довольно трудно организовать первых. Во всех «тростниковых поясах» глобального Юга профсоюзы настоятельно требовали у правительств разобраться с заводами, которые нарушали трудовое право, а вину сваливали на посредников, нанимавших рабочих и плативших им9. Однако из-за продвигающейся механизации позиция профсоюзов в этом вопросе становилась весьма уязвимой. Одной только угрозы появления механических жнеек на полях часто хватало, чтобы держать плату работникам на необычайно низком уровне. В результате до недавних пор современных машин на тростниковых полях глобального Юга почти не было видно.

Рубщики тростника, не имевшие ничего, кроме мачете, стали разменным товаром, и условия, в которых они трудились, едва ли отличались от тех, в которых пребывали рабы в XVIII столетии; тысячи страдали от травм и умирали в мучениях от обезвоживания или от почечных колик10. Одним из самых печальных примеров жестокого обращения с работниками, возделывавшими сахарный тростник, стали в XXI веке плантации Доминиканы. С ужасом нужно признать, что отвратительные этнические чистки и массовые убийства, устроенные режимом Трухильо на границе с Гаити в 1930-х годах, были только началом (см. главу 11). В 2007 году, когда Доминикана по-прежнему обладала наибольшей долей американской сахарной квоты, пусть и значительно сокращенной, в США вышли два документальных фильма о жутком обращении с гаитянскими рабочими – и эти картины произвели эффект разорвавшейся бомбы11. Первый, «Цена сахара» (The Price of Sugar), снятый американцем Биллом Хейни, описывал страдания рубщиков тростника в поместьях влиятельной семьи Вичини12. Второй, «Сахарные дети» (Sugar Babies), выпустила Эми Серрано, признанный американо-кубинский режиссер. Рассказав в одном из интервью о дурном обращении с гаитянами, она подвела краткий итог: «Если поранится бык, все сразу же бегут за ветеринаром, но если больно гаитянину, никто и не подумает позвать врача»13. Когда «Сахарные дети» вышли на большой экран в университетском городке Флориды, картину единодушно осудили сахарные дельцы, которых, помимо прочих, представлял посол Доминиканской Республики в США. Впоследствии фильм не допустили до показа на Международном кинофестивале в Майами, и вряд ли этому стоило удивляться, поскольку одним из крупнейших производителей сахара в Доминикане была проживавшая во Флориде семья Фанхуль14.

Насилие и притеснение господствовали на тростниковых полях и в Бразилии. Несмотря на то что в 1985 году в стране закончилось правление военных, длившееся двадцать один год, землевладельцы все еще сохраняли силу и могли противиться земельной реформе, а та ярость, с которой они угрожали лидерам рабочих, заставила профсоюзы усомниться в том, что они могут покончить с несправедливостью в глубинке. Как правило, рабочую силу нанимали при посредничестве empreiteiros (субподрядчиков): они держали рабочих в долговом рабстве, давая нанимателям возможность уклоняться от налогов и получать иные социальные блага. Такая же практика была повсеместной и на тростниковых полях западной Индии, где находился еще один крупный «сахарный пояс»15. И хотя рубщиков больше не били кнутом и не пытали, как когда-то – рабов, они по-прежнему считались «разовым товаром», срок годности которого, как правило, не превышал двенадцати лет. Совсем недавно, в 2008 году, организация Amnesty International заметила, что рабочие, возделывавшие в Бразилии сахарный тростник, жили «в условиях, схожих с рабскими»16.

Если на тростниковых полях глобального Юга и появлялись жатвенные машины, то причиной этому были, как правило, не гуманные соображения, а холодный расчет корпораций, который гласил, что дешевле механизировать работу, чем пойти на уступки работникам. В западной Индии механические жнейки появились на полях только в начале XXI века – рубщики тростника повсеместно и со все большим успехом противились их внедрению, угрожавшего лишить их базовых пособий, завоеванных с таким трудом. Впрочем, по большей части сахарный тростник все равно убирают вручную – причем именно потому, что плата за труд крайне мала17. В Бразилии механизация жатвы развивалась скорее по экологическим соображениям. Масштабное сжигание тростника, призванное ускорить ручную жатву, оставляло весь штат Сан-Паулу под плотной дымовой завесой. Механизация, которую начал президент Фернанду Энрики Кардозу и ускорил его преемник Луис Инасиу Лула да Силва, была представлена как часть «общественного и экологического» договора, заключенного между производителями и правительством18. Понятно, что правительства теперь стремились к радикальным переменам на тростниковых полях, хотя в случае Бразилии к механизации уборки тростника переходили скорее не из-за опасений за жизнь и комфорт рубщиков, трудившихся в жутких условиях, а из-за массовых жалоб на задымление19.

В западной Индии, согласно докладу «Оксфама», нечеловеческие условия труда, характерные для рубки сахарного тростника, так и не изменились. Ужасное положение, в котором сегодня пребывают полтора миллиона сезонных рабочих-мигрантов в Махараштре, остается таким же, что почти пятьдесят лет назад описал Ян Бремен в своем широко цитируемом полевом исследовании, проведенном в Южном Гуджарате. Как отмечал другой автор, плата работникам позволяла семье «продолжить существование лишь на абсолютно животном уровне»20. Сейчас рабочий день все еще длится от двенадцати до восемнадцати часов, и пока мужчины рубят тростник, женщинам приходится носить вязанки весом от сорока до сорока пяти килограммов. Рубщики тростника в Гуджарате и Махараштре никак не могут избавиться от долгового бремени, поскольку им приходится жить на ссуды, выдаваемые под высокий процент в сезон сбора урожая – точно так же, как и пятьдесят лет тому назад21.

Конец сахарной буржуазии?

Как ясно показывает участь фильма «Сахарные дети», семейные предприятия и родственные связи по-прежнему невероятно крепки в современном мире транснациональных сахарных компаний. Колониальная сахарная буржуазия прекрасно приспособилась к новой корпоративной стадии капитализма. Это приспособление началось в конце XIX века, когда мир сахарных дельцов начал сливаться с миром финансовой аристократии посредством вхождения директоров сахарных компаний в те или иные советы. Предводители сахарного и финансового миров принадлежали к могущественным буржуазным семьям, таким как Шпрекельсы, Хэвемайеры, и Морганы. Именно они на пороге XX века взошли на вершину сахарного мира, заняв в нем самое влиятельное положение. В Германии представители знаменитых семей, занимавшихся производством сахара, например семьи Раббетге, тоже присутствовали в советах директоров; а Südzucker, крупнейшая немецкая сахарная корпорация, была представлена в наблюдательном совете финансового конгломерата Deutsche Bank22.

Мировой сахарный бизнес был крайне зависим от личных контактов, и на протяжении большей части XX века в нем доминировало лишь несколько влиятельных семей. Знаменитые фирмы, занятые в сахарной отрасли, – скажем, Tate&Lyle, Spreckels, Czarnikow-Rionda, а также