Спецслужбы СССР в тайной войне - Владимир Семичастный

О том, что именно эта наша встреча на аэродроме станет вообще последней, я тогда еще не знал. Однако какое-то предчувствие у меня было.

К тому времени Никита Сергеевич Хрущев стал уже иным. Изменился и я.

Посматривая в небо, я старался подавить в себе новые, хотя и умеренные моральные сомнения. Обо всем я уже подумал раньше и делал все, чтобы справиться со своими противоречивыми чувствами. Ведь должно же было случиться то, что лучше для партии и всей страны! А это важнее сантиментов личного характера. Но и у меня было сердце не из камня, и чувство сомнения терзало мою душу.

Необходимость принятия конкретного решения в конкретный момент всегда связана с немалым напряжением и долей неуверенности. Но что лучше: отказаться от ответственности и тем самым избавить себя от сомнений или стоять в стороне и смотреть, кто возьмет верх? Нет, я не отношусь к людям такого рода. Да и пост я занимал, на котором плоды успеха не пожинают нерешительные.

Наконец в небе появился самолет. Маленькая точка все увеличивалась и увеличивалась. Рев моторов становился сильнее и сильнее. Когда машина приземлилась, шум утих, в корпусе самолета открылась маленькая дверца.

Никита Сергеевич Хрущев и Анастас Иванович Микоян появились на площадке трапа и стали спускаться вниз.

— А где остальные? — спросил Хрущев.

— В Кремле. Ждут вас.

Никита Сергеевич глянул на меня, но ничего не сказал.

— Вы будете обедать дома или в Кремле присоединитесь к остальным? — нарушил я тишину вопросом.

— Они уже поели?

— Наверное, нет. Ждут вас.

Потом они обменялись парой фраз с Микояном.

— Поедем в Кремль, — решили вместе.

Затем оба сели в «Чайку» и направились к центру города.

— Поехали за ними, — сказал я своему шоферу и про себя воздал хвалу судьбе за то, что она помогла мне все провести так гладко.

И только в пути я осознал, что допустил маленькую оплошность. За несколько дней до этого перепуганный Брежнев посоветовал мне для предосторожности — против обыкновения — брать с собой телохранителя. Телохранителем был всего один офицер, одетый к тому же в штатское.

Мы, не спеша, двигались по Внуковскому шоссе к городу. Обычно я сидел рядом с водителем, а теперь мое место занимал охранник.

Телохранители Хрущева обратили на это внимание и занервничали. Они все чаще стали оборачиваться, чтобы глянуть на нашу машину. Один раз обернулся и сам Никита Сергеевич.

— Притормозите, — сказал я водителю, стараясь избежать неприятностей.

Несколько минут мы переждали у края шоссе, а потом двинулись дальше.

Я снял телефонную трубку и сообщил о прилете первого секретаря человеку, ожидавшему моего звонка за кремлевскими стенами.

Как только Хрущев и Микоян прибыли на место и Никита Сергеевич закрыл за собой двери зала заседаний, я отдал еще несколько распоряжений. Прежде всего отыскал майора, который в это время заменял в Кремле Литовченко, и сказал ему значительно:

— Сейчас я меняю охрану в приемной Никиты Сергеевича, на его квартире и на даче. И ты давай со своей командой — в сторонку. Это решение Президиума ЦК. Ты коммунист, я — тоже. Поэтому давай решение выполнять. О своей дальнейшей работе в органах безопасности не беспокойся.

— Товарищ председатель, — немедленно отреагировал майор. — Я офицер и коммунист. Все понимаю и сделаю так, как вы мне прикажете.

В общем, я принял все меры, чтобы охрана и связь на квартире, на даче, в машине Хрущева были замкнуты на начальника Девятого управления Чекалова и меня.

Новая охрана приступила к своим обязанностям. На этом свои главные задачи я выполнил. Не оставалось повода дольше находиться в Кремле. Остаток дня я провел в своем кабинете на третьем этаже здания на Лубянке…

Как шел разговор на Президиуме, мне потом подробно передали его участники, и прежде всего — Александр Николаевич Шелепин.

Заседание Президиума началось как обычно. Его открыл и председательствовал на нем сам первый секретарь Н.С. Хрущев.

— Вы хотели обсудить проблемы в моем присутствии. О чем речь? — начал он.

По разработанному ранее сценарию первым поднялся Леонид Брежнев. Он сообщил Хрущеву, что тема заседания — выяснение отношений в руководстве партии.

Вступительное слово сделал Брежнев, затем говорили все остальные.

Члены и кандидаты в члены Президиума, секретари Центрального Комитета партии — а никого другого в зале не было — вскоре сбросили маски, и начался откровенный разговор. Выступали один за другим несколько часов подряд. Прямо в глаза Хрущеву говорили о его ошибках. Кириленко сказал, что Хрущев за три года ни разу не позвонил ему. Мазуров заявил, что на пленумах ЦК Хрущев противопоставлял рядовых товарищей руководящим партийным работникам, что в партии принижен уровень теоретической работы, в течение десяти лет в ЦК не был заслушан ни один обком партии. Суслов говорил о грубом попрании норм коллегиальности руководства. Гришин заявил, что целых четыре года Хрущев его не принимал. Полянский напомнил о возмутительных случаях показухи вроде известного «Рязанского дела» — трагически закончившейся аферы первого секретаря обкома партии Ларионова. Косыгин обвинил Хрущева в натравливании одних членов Президиума на других, в том, что он подменял решения Президиума многочисленными «записками», которые вызывали шараханье в стране от одной проблемы к другой. «До какой жизни мы дошли, — возмущался Брежнев, вклинившись в выступление Косыгина, — если прием Косыгиным посла любой страны должен заранее обговариваться с Хрущевым, а если он встречался без вашей санкции, получал выговор!»

Шелепин критиковал сельскохозяйственную политику Хрущева, говорил, что проводимое Хрущевым разделение партийных организаций на промышленные и сельские является грубейшим нарушением ленинских принципов. Он упрекал Хрущева в том, что в ЦК никогда не обсуждаются кадровые, военные и идеологические вопросы.

Шелепин упомянул и о действиях Хрущева в обход решений ЦК. Например, договорились о награждении Насера орденом «Дружбы народов», но Хрущев стал настаивать на присвоении тому звания Героя Советского Союза, и Президиум вынужден был с этим согласиться. Хрущев пообещал наградить и Амера в Алжире, о чем послал шифровку в Москву. А когда Москва заявила, что это нежелательно, он своей волей наградил его, а заодно и Бенбелу! Шелепин отметил также, что неправильным было и присвоение звания Героя Социалистического Труда сыну Хрущева — Сергею, упомянул о дорогостоящих семейных поездках главы партии за границу. Он указал также на ряд крупнейших внешнеполитических ошибок Хрущева, в результате которых наша страна трижды стояла на грани войны: Суэцкий, Берлинский и Карибский кризисы. Напомнил, что срыв работы Парижской конференции в верхах — это тоже вина Хрущева.

Почти все выступавшие отмечали, что в печати, по радио и телевидению усиленно насаждается культ личности Хрущева.