Человек воды - Джон Ирвинг

— Ну и как твой новый инструмент?

Что это — шутка? Он не знал, что думать.

— С ним все в полном порядке, — ответил он.

— Спокойной ночи, — сказала она, и, когда он на цыпочках прошел в гостиную к своей постели, у него появилось желание стукнуть носком ботинка по стене и разбудить ребенка, только затем, чтобы услышать, как его пронзительный плач наполняет эту пустоту.

Он лег, прислушиваясь к своему дыханию, дыханию Тюльпен и младенца. Спал только младенец.

— Я люблю тебя, Тюльпен, — сказал он.

Ответила, как ему показалось, черепаха в аквариуме, ближайшая к нему: она еще энергичнее зашевелила челюстями.

— Я пришел сюда, потому что хочу тебя, — произнес он.

Но даже рыбка не шевельнулась.

— Ты мне нужна, — сказал он. — Я знаю, что я тебе не нужен, но ты мне нужна.

— Это не совсем так, — отозвалась Тюльпен, но так тихо, что он едва расслышал ее.

Он сел на кушетке.

— Ты выйдешь за меня замуж, Тюльпен?

— Нет, — без заминки ответила она.

— Пожалуйста, — умоляюще произнес он.

На этот раз она немного помолчала, потом снова сказала:

— Нет.

Он надел туфли и встал. Он не мог уйти по-другому, кроме как мимо алькова из аквариумов вокруг ее постели, но когда он приблизился к ней, то увидел, что она сидит на кровати и сердито смотрит на него.

— Господи! — воскликнула она. — Ты что, снова уходишь?

— А что ты хочешь, чтобы я делал?

— Господи, ты что, не знаешь? — возмутилась она. — Тогда я скажу тебе, Трампер, если уж на то пошло. Я пока не готова выйти за тебя замуж, но если ты останешься и немного подождешь, я могу потерпеть и посмотреть, что из этого получится! Если ты хочешь остаться, ты должен остаться, Трампер!

— Хорошо, — сказал он. Он думал, раздеться ему или нет?

— Господи, да разденься же ты, — велела ему Тюльпен.

Он так и сделал, после чего забрался в постель рядом с ней. Она лежала, отвернувшись от него.

— Господи, — пробормотала она.

Он лежал, не касаясь ее, пока она неожиданно не перевернулась на другой бок, не выдернула его руку и не приложила к своей груди.

— Я не хочу заниматься с тобой любовью, — сказала она, — но ты можешь обнять меня… если хочешь.

— Я хочу, — пробормотал он. — Я люблю тебя, Тюльпен.

— Я надеюсь.

— А ты любишь меня?

— Да, Господи, думаю, что да, — сердито ответила она.

Медленно нормальный инстинкт вернулся к нему: он осторожно ласкал ее по всему телу. Он нащупал то место, где ее обрили: оно еще кололось. Когда малыш проснулся в два часа, требуя грудь, Трампер встал раньше нее, принес младенца в кровать и приложил к ее груди.

— Нет, к другой, — поправила она. — Которая налилась сильнее.

— Вот эта?

— Я все перепутала… — И она замолчала, потом тихонько ойкнула, когда ребенок начал сосать.

Трампер навел порядок в своей памяти; он приложил пеленку к неиспользованной груди, вспомнив, что из нее начнет капать, пока малыш будет сосать другую.

— Иногда из них просто брызжет струей, — пожаловалась она.

— Я знаю, — сказал он. — Они будут брызгать, если ты займешься любовью…

— Я не хочу этого делать, — напомнила она ему.

— Я знаю. Я просто так сказал…

— Тебе придется быть терпеливым, — шепнула она. — Мне еще хочется задеть тебя побольней.

— Ну да.

— Тебе придется подождать, пока мне больше не захочется обижать тебя.

— Ну конечно, я подожду.

— Я не думаю, что мне захочется и дальше причинять тебе боль, — сказала она.

— Я тебя ни в чем не виню, — ответил он, отчего она снова рассердилась.

— Это не твое дело, — оборвала она его.

— Конечно, не мое, — согласился он. Она ласково произнесла:

— Ты лучше бы не говорил так много, Трампер, а?

— Хорошо.

Когда младенец вернулся в корзинку, Тюльпен легла в кровать, прижавшись всем телом к Трамперу.

— Тебе все равно, как я его назвала?

— О, малыша? — откликнулся он. — Ну конечно нет! И как ты его назвала?

— Меррилл, — ответила она, проведя жестко основанием ладони вдоль его позвоночника. У него запершило в горле. — Видимо, я тебя очень люблю, — прошептала она. — Я назвала его Мерриллом, потому что подумала, что ты очень любил это имя.

— Да, — прошептал он.

— Я думала о тебе, видишь?

Он чувствовал, как ее тело снова сердится на него.

— Да, я знаю, — ответил он.

— Ты страшно меня обидел, Трампер, ты это знаешь? — спросила она.

— Да. — Он слегка дотронулся до ее колючего ежика.

— Ладно, — сказала она. — Не смей никогда забывать об этом.

Он пообещал, что никогда не забудет, после чего она обняла его, и ему приснился один из двух кошмаров, которые он видел чаще других. Он называл их вариациями на водную тему.

Один был про Кельма, с которым случалась невероятная беда, связанная с глубокой водой — в море или в холодном болоте. Этот сон всегда был таким страшным, что он никогда не пытался припомнить его в деталях.

Второй всегда был о Меррилле Овертарфе, который тоже находился в воде: он очень медленно открывал крышку люка у танка.

В шесть утра его разбудил жалобный писк младенца Меррилла. Груди Тюльпен намочили его тело, и постель пахла слегка кисловатым молоком.

Она прикрылась пеленкой, а он сказал:

— Посмотри, они текут. Видно, ты возбудилась?

— Это потому, что малыш заплакал, — упорствовала она, и он вылез из постели и отправился за ребенком. При этом у него возникла обычная утренняя эрекция, которую он не стал скрывать.

— Ты видела моего нового петушка? — спросил он, дурачась. — Знаешь, он все еще хранит девственность.

— Ребенок плачет, — сказала она, однако улыбнулась. — Дай сюда ребенка.

— Меррилл, — пропел он. Как здорово снова громко произносить это имя! — Меррилл, Меррилл, Меррилл, — повторял он, пританцовывая, пока нес малыша к кровати. Они немного поспорили, к какой груди приложить ребенка; Трампер несколько раз произвел исследование, какая из них набухла сильнее.

Тюльпен все еще кормила ребенка, когда зазвонил телефон. Было очень рано, но она, кажется, не удивилась; внимательно посмотрев на Трампера, она кивнула, чтобы он ответил. У него возникло чувство, будто его проверяют, поэтому он поднял трубку, но не стал говорить.