"Мертвая рука". Неизвестная история холодной войны и ее опасное наследие - Дэвид Хоффман

Выводы Домарадского были преждевременными. Когда он ушёл, работой над смертоносными болезнями занялись другие.

***

В последний год работы Домарадского в Оболенске туда приехал новый сотрудник — Сергей Попов, блестящий молодой учёный, занимавшийся генной инженерией в Кольцове и пытавшийся выяснить, как направить иммунную систему против самого организма. Когда он прибыл в Оболенск, в лесу строили новое здание для работы с опасными микроорганизмами. Он вспоминал, что встречал там Домарадского, угрюмо ходившего по коридорам. Но они не разговаривали. Попов считает, что его направили туда как преемника Домарадского в работе над генетически модифицированными организмами для использования в биологическом оружии. Уехав из Кольцова в 1986 году, Попов передал другим учёным свой «конструкт» — фрагмент ДНК, который можно было вставлять в геном. Оказавшись в Оболенске, он стал искать способ расширить применение этого открытия — в частности, использовать в качестве носителя не вирусы, а бактерии. «В Оболенске мне выделили новые, усовершенствованные конструкты, — вспоминал он. — Моей задачей было продолжить то, что я начал в Кольцове». Нужно было создать возбудителей с новыми, необычными признаками, вызывающие неизбежную смерть.

Жизнь в Оболенске выгодно отличалась от жизни в Кольцове. Москва находилась всего в часе езды, и Попов регулярно наведывался туда, загружая багажник продуктами и промтоварами, которых в Кольцове не было. Но на работе Попов столкнулся с сопротивлением Уракова, который «не хотел, чтобы я был там. Да и зачем бы ему? Было ясно, что он не справляется с проблемой и что микробиология в его институте развита слабо. Домарадский тоже не мог достичь цели, так что “Биопрепарат” решил назначить нового человека, способного решить проблему. И представьте себе военного, генерала, которому всё это высказали! Он был против меня с самого начала! Но “Биопрепарат” настаивал на своём».

В следующие несколько лет Попов пытался сконструировать самые опасные биологические организмы, какие только можно себе представить. Опираясь на опыт с вирусом оспы, он работал над микробом, способным обмануть жертву. С помощью генной инженерии он надеялся организовать смертельный двойной удар: первая волна атаки вызывала бы болезнь, затем следовало выздоровление, но за ним — вторая волна, внезапная и фатальная. Это была глубоко отвратительная идея — манипулируя элементами жизни, произвести микроб, который не смогли бы остановить известные человечеству лекарства. Но эта идея не была детищем одного Попова. Такова была политика советского государства.

Метод Попова состоял в том, чтобы сконструировать патоген внутри патогена; один микроорганизм был бы возбудителем болезни, второй — средством смертельной атаки. Он сказал Уракову, что намерен экспериментировать с пятью разными микробами в качестве носителя — то есть возбудителя первой фазы болезни. Каждый из них относился к ведению отдельной группы в институте, но Попов должен был работать со всеми. Этими пятью микробами были: Burkholderia mallei, вызывающая сап — инфекционную болезнь, поражающую в основном лошадей; Burkholderia pseudomallei, возбудитель ложного сапа — инфекционной болезни, характерной для тропиков; Yersinia pestis, возбудитель чумы; Bacillus anthracis, возбудитель сибирской язвы; Legionella, вызывающая легионеллез. Попов был центральной фигурой этого проекта, но в нём участвовали и тысячи других людей. В Оболенск направляли лучших, самых талантливых выпускников советских вузов. Каждый этаж нового здания был оборудован для работы с патогенными организмами определённого рода. Попов тщательно изучил все пять организмов, чтобы понять, какой из них будет удобным носителем. С сибирской язвой ничего не получалось; чума тоже была недостаточно хороша. В итоге Попов выяснил, что результата можно добиться только с помощью легионеллы. Требовалось её немного, смертельная доза составляла всего несколько клеток легионеллы. Но возникли технические проблемы: вырастить легионеллу было непросто даже в количестве, достаточном для экспериментов, а уж если создавать на её основе оружие, то массовое производство оказалось бы и вовсе затруднительным.

Что касается второй фазы, то Попов вернулся к урокам Кольцова и своему открытию. Он встроил в легионеллу генетический материал, побуждающий тело атаковать собственную нервную систему. Нервы покрыты оболочкой из миелина, способствующему передаче нервных импульсов. План Попова заключался в том, чтобы заставить иммунную систему уничтожить миелин. Это вызвало бы паралич и смерть. В случае применения нового, генетически модифицированного патогена жертва вначале заболела бы «болезнью легионеров» (вид пневмонии). «Некоторые инфицированные умерли бы, а другие — выздоровели, причём полностью. Однако через две недели у выздоровевших развился бы паралич, ведущий к смерти» — объяснял Попов. Паралич и смерть были следствием уничтожения миелиновой оболочки. По сути, тело разрушало бы собственную нервную систему. «Тело пытается вылечить себя, — говорил Попов, — но в действительности делает нечто противоположное… Первая волна болезни сходила на нет, а может, даже не достигала острой формы. Это мог быть лёгкий кашель или вообще ничего, вы бы ничего не почувствовали — раз, и всё. А затем, через две недели, оказалось бы, что болезнь едва ли излечима; по сути, эффективного способа вылечить её не было».

На то, чтобы получить результаты, Попову потребовались годы. Они были ужасными; и когда Попов видел, что происходит с морскими свинками во время испытаний, его переполняли сомнения.[580]

***

Большой новый завод в Степногорске принимал новых работников. По словам Канатжана Алибекова, начальника этого конвейера сибирской язвы, к 1986 году он руководил девятью сотнями людей. Они работали в бешеном темпе, проводя в лабораториях дни и ночи: «Я всё ещё порой содрогался, глядя на бактерии, размножавшиеся в наших реакторах, и думая, что они могут убить миллионы людей. Но атмосфера секретности наших лабораторий изменила мои взгляды».

В этой напряжённой среде потери были высоки, несчастные случаи происходили каждую неделю. Однажды, вспоминал Алибеков, лаборант заразился сибирской язвой. Горло стало распухать, не позволяя дышать. Антибиотики не помогали. Казалось, смерть неизбежно наступит в течение нескольких дней. Но в последний момент ему вкололи огромную дозу сыворотки с антителами против сибирской язвы и спасли его. «То, что лаборант оказался на волосок от гибели, убедило нас в могуществе нашего нового оружия, — писал Алибеков в мемуарах. — Наши порошковые и жидкие рецептуры сибирской язвы были в три раза сильнее оружия, разработанного в Свердловске».

В 1987 году сибирскую язву, по данным Алибекова, успешно испытали на острове Возрождения. После этого в старой свердловской фабрике, где за восемь лет до этого произошёл несчастный случай, уже не было нужды. Новое производство в Степногорске во всех отношениях превосходило её. «Наш завод мог выпускать две тонны сибирской язвы в день, и процесс был столь же надёжен и эффективен, как производство танков, грузовиков, машин или кока-колы, — писал Алибеков. — Создав первое в мире производство биологического оружия в промышленных масштабах, Советский Союз стал первой в мире и единственной биологической сверхдержавой».[581]