Идеальный парень - Алексис Холл

Спустя час, за который я отправил три текстовых сообщения и одно голосовое, так и оставшиеся без ответа, миловидная молодая женщина учтиво сообщила мне, что я должен сделать заказ, иначе через десять минут мне придется освободить столик. После чего оставила меня в размышлениях: опозориться ли еще сильнее и свалить из этого мишленовского ресторана в восемь часов вечера или же остаться одному и заказать дорогущий обед из трех блюд, сделав вид, что именно так я и планировал провести здесь время.

И я все-таки ушел. На выходе меня радостно атаковали папарацци, но мне было по фигу. По крайней мере, до того момента, пока один из них не спросил, не наскучил ли я Оливеру, и в этот момент мне стало уже совсем не по фигу. Меня прямо задели за живое. Несколько месяцев назад это привело бы к одному из тех позорных срывов, на которые постоянно провоцируют папарацци, чтобы потом запечатлеть тебя в припадке ярости. Но я стал другим, я стал взрослее, поэтому просто расстроился.

Быть взрослым так мерзко.

Я опустил голову и пошел прочь, и никто уже не накинул мне на плечи пальто, никто не заслонил меня от вспышек фотоаппаратов и расспросов. В общем, я… даже не знаю, как можно было описать мое состоянии в тот момент, когда меня бросили и Оливер, и отец. В голове у меня была какая-то невнятная каша. Что касалось Джона Флеминга, то мои чувства к нему можно было описать как смесь разочарования и возмущения. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Но всплывал еще неприятный осадок, когда я думал, что если буду злиться на Джона Флеминга за то, что он меня сегодня так продинамил, а потом на следующий день выяснится, что он трагически умер от рака, это, возможно, будет мучить меня до конца дней. Впрочем, узнать об этом я мог, только если стал бы проверять некрологи в интернете, а других способов выяснить, что с ним случилось, у меня не было. Так что я застрял в каком-то подвешенном состоянии, где мой отец был одновременно и засранцем, и трупом. Что же до Оливера… то Оливер ушел от меня, и я просто должен был прекратить о нем думать.

Поэтому я позвонил маме. Она отреагировала на новости встревоженными французскими междометиями, а затем предложила приехать к ней. Значит, она была сильно расстроена. Вопрос только, из-за чего? Час спустя я уже вышел из такси на Старой почтовой дороге и увидел маму, которая с нетерпением маячила в дверях.

– Надеюсь, он не умер, – сказал я ей, решительным шагом входя в гостиную, – потому что если он умер, я очень огорчусь.

– Знаешь, есть и хорошие новости, mon caneton. Потому что он не умер. И, возможно, не умрет еще много-много лет.

Я в бессилии рухнул на диван, на котором, что удивительно, не было ни одной собаки, хотя легкий запах псины от него все же исходил. Что ж, это могло произойти только по одной причине. Других вариантов просто не было.

– Он вообще не болел раком, ведь так?

– Врачи обратили внимание на какие-то тревожные симптомы, а ты знаешь, какими бывают эти старики. Они так переживают за свою простату.

Я обхватил голову руками. Мне стоило бы заплакать, но я уже выплакал все слезы.

– Прости, Люк. – Она села рядом со мной и похлопала меня между лопаток, словно я поперхнулся. – Я не думаю, что он специально врал тебе. Но, боюсь, такое случается, когда ты знаменитость. Тебя окружают люди, которым ты платишь за то, чтобы они во всем с тобой соглашались, и если ты что-то вобьешь себе в голову, ты даже и не подумаешь о том, что это может быть неправдой. И потом, не забывай, что этот человек – полный говнюк.

– И… что дальше? Теперь, когда выяснилось, что он не болен смертельной болезнью, он больше не желает меня знать?

– Я хотела сказать, – она вздохнула, – что да, так и есть.

Похоже, что старая поговорка о том, что нужно готовиться к худшему, и тогда тебя не постигнет разочарование, не всегда была справедлива. Джон Флеминг, который вел себя как типичный Джон Флеминг, не имел никакого права вызывать такое сильное огорчение.

– Спасибо, что сказала это прямо, не стала приукрашивать.

– У всего есть и положительные стороны. Теперь ты точно знаешь, что он – никчемный мешок с дерьмом, и больше не захочешь иметь с ним дело.

– Да, – я поднял голову, мои глаза были чуть влажными, и я не был уверен, какое в тот момент у меня выражение лица, – но, думаю, я знал об этом с самого начала.

– Нет, ты, скорее, ощущал. Это разные вещи. Зато теперь убедился наверняка. И твой отец больше уже не сможет лить тебе в уши всякое дерьмо.

– Мама, может, ты и считаешь, что это хороший жизненный урок, но на самом деле он отстойный.

– Что поделаешь. Жизнь иногда бывает отстойной. – Она сделала паузу, а затем добавила: – Представляешь, он до сих пор хочет записать со мной альбом.

Я удивленно посмотрел на нее.

– Серьезно?

– Когда речь заходит о славе и деньгах, он бывает на удивление постоянным.

Очевидно, что в тот момент я и слышать не хотел ни о каком альбоме. Мало того, что когда-то он бросил нас с мамой. Теперь он еще кинул и меня. И я понимал, что это было глупо и эгоистично с моей стороны, но я не хотел делить маму с Джоном Флемингом. Он этого не заслуживал.

– Но это… это же такой отличный шанс для тебя.

– Возможно. Но, скорее всего, я пошлю его на все четыре стороны.

– Ты уверена, – спросил я, – что это хорошая идея?

Она снова ответила мне французским междометием.

– Я хотела ответить тебе: «Нет, зато я испытываю огромное удовлетворение». Но на самом деле да. Это хорошая идея. Я не нуждаюсь в деньгах, да и ты тоже. К тому же ты не стал бы брать у меня деньги. По крайней мере, я уверена, что не стал бы брать у меня деньги, которые несли бы на себе отпечаток старого хрена твоего отца…

– Спасибо за яркий образ.

– И если бы я хотела заниматься музыкой, я бы занималась ею. Для этого мне не нужно ничье позволение, тем более Джона Флеминга.

– Знаю, это не мое дело, поэтому я никогда и не спрашивал тебя, но все же, почему ты не записала больше ни одного альбома?

Она нарочито театрально пожала плечами.

– Много было причин. Мне до сих пор хватает денег. Я сказала все, что хотела сказать. И потом, у меня были вы с Джуди.

– Хм… – Я несколько раз в нерешительности открыл и закрыл рот и лишь потом спросил: – Джуди? Мама, ты хочешь сделать признание? Что все это время ты была лесбиянкой?

– Ох, Люк, – она с разочарованием посмотрела на меня, – как же ты узко мыслишь! Джуди просто моя лучшая подруга. И когда живешь так, как живу я, к тебе приходит понимание, что любовные переживания – еще не самое главное. И не забывай, хоть я и старая леди, но я француженка. И если я захочу трахнуться, я трахнусь.

– Пожалуйста, перестань. Просто хватит.

– Но ведь ты сам хотел узнать, не провел ли детство в тайном гнездышке лесбиянок?