Домик в Оллингтоне - Энтони Троллоп

– Как ваше здоровье, сэр? – спросил Джонни, подходя к сквайру в величайшем смущении и выполняя заученную роль без всякого соображения.

– Как вы поживаете, Имс? – отвечал сквайр самым спокойным и холодным тоном голоса.

После этого до приглашения к столу ничего не было сказано.

– Дель, я знаю, вы пьете портвейн, – сказал граф, когда леди Джулия, после обеда вышла из столовой. – Если вы скажете, что такой портвейн вам не нравится, то после этого вы ничего в нем не смыслите.

– Да, этому вину лет двадцать, – сказал сквайр, отведав портвейн.

– Прибавьте еще десяток, мне удалось запастись им пораньше, его не починали лет тридцать. Мне приятно предложить его человеку, как вы, который узнал его с одного взгляда. Дело другое Джонни. Для него все равно.

– Нет, милорд, не все равно. Мне кажется, он чрезвычайно вкусен.

– Чрезвычайно вкусен! Вкусно и шампанское, и имбирное пиво, и шипучка – для тех, разумеется, кто любит такие напитки. Не думаете ли вы сказать, что можете узнавать вкус вина, когда у вас во рту пол-апельсина?

– Скоро и он войдет во вкус, – сказал сквайр.

– Двадцатилетний портвейн не придется ему по вкусу, когда ему самому не больше двадцати, – сказал граф, забывая, что для них самих шестидесятилетний портвейн будет иметь такой же удивительный вкус, какой и двадцатилетний имел для его фаворита. Доброе вино до некоторой степени расшевелило сердце старого сквайра, но все-таки с его стороны ничего не было сказано на счет брачного заговора. Граф заметил однако же, что мистер Дель был очень любезен и внимателен к молодому его другу, спрашивал его от времени до времени об образе его жизни и занятиях в управлении сбора податей.

– Работа трудная, – говорил Имс. – Сделаете маленькую подскобочку, и поднимется такая суматоха, пошлют за вами и смотрят на вас, как будто вы намеревались ограбить всю кассу, для них ничего не значит держать вас в присутствии до пяти часов.

– Много ли вы имеете времени для завтрака и для прочтения газет? – спросил граф.

– Не больше десяти минут. Газета во время присутствия побывает в двадцати руках, а это как раз приходится по десять минут на человека, что касается до завтрака, то мы довольствуемся сухарем, обмакнутым в чернила.

– Обмакнутым в чернила! Что это значит? – спросил сквайр.

– А это значит, что вы должны его кушать и в то же время писать.

– Я об вас все узнаю, – сказал граф. – Сэр Рэфль Бофль – мой товарищ.

– Не думаю, что он знает о моем существовании, – сказал Джонни. – А вы хорошо его знаете, лорд Дегест?

– Не видал его лет тридцать, но до того времени был с ним в хороших отношениях.

– Мы называем его Хофль-Скофль.

– Хофль-Скофль! Ха-ха-ха! Он всегда был таким, любит покричать, с большими претензиями, с пустой головой. Мне бы не следовало этого говорить в вашем присутствии, молодой человек. Перейдемте-ка в гостиную.

– Ну что же он сказал? – спросила леди Джулия вслед за отъездом сквайра. Скрытничать не представлялось надобности, и потому вопрос этот был сделан в присутствии Джонни.

– Ничего особенно хорошего, но ничего и дурного. Он подумает и потом повидается со мной. Не унывай, Джонни, и помни, что тебе не нуждаться в добром друге.

На другое утро в семь часов Джонни Имс возвращался в Лондон, а в полдень явился за своей конторкой, как будто по условию, в одно время с распределителем занятий по управлению сбора податей.

Я сказал, что Джонни Имс прибыл в свое управление пунктуально в двенадцать часов, но до этого случилось событие, которое должно занять на страницах нашей летописи почетное место, событие столь важное, что представляется существенная необходимость описать его во всей подробности.

Лорд Дегест, в разговорах своих с Имсом относительно настоящего положения Лили Дель, всегда отзывался о Кросби с сильным отвращением.

– Будь проклят этот злодей! – говорил граф, и при этом круглые глаза его загорались огнем.

Граф, конечно, употреблял эту фразу не для того только, чтобы сказать крупное словцо, но, произнося ее, он придавал ей полное значение и старался выразить ей, что Кросби своим поведением вполне заслуживал подобное осуждение, как наказание за самый низкий поступок.

– Ему бы следовало переломать все ребра, – сказал Джонни.

– Не знаю, что на это сказать, – отвечал граф. – В настоящее время телесные наказания вышли из моды. Я бы ни слова не сказал против этого, если бы его заменили каким-нибудь другим наказанием. Во всяком случае, мне кажется, что такой мерзавец, как Кросби, не должен оставаться безнаказанным.

– Он еще не ушел от наказания, – сказал Джонни.

– Пожалуйста, только вы не связывайтесь с ним, не сделайте из себя дурака, – заметил граф.

Уж если следовало кому отмстить жестоким образом за оскорбление, которое сделал Кросби, то мстителем должен быть Бернард Дель, племянник графа. Граф это знал, но при настоящих обстоятельствах не могло быть допущено никакое жестокое наказание. «Не так это делалось, когда я был молод», – говорил он про себя. Как бы то ни было, но по тону голоса графа Джонни заключал, что слова графа далеко не согласовались с его мыслями, и потому снова и снова повторял самому себе, что Кросби не ушел еще от наказания.

На Гествикской станции железной дороги Джонни взял место в вагоне первого класса, собственно потому, что его провожал лакей в ливрее графа Дегеста. Не будь этого провожатого, он занял бы место подешевле. Малодушие, не правда ли? Но скажите, не сделали бы вы то же самое, будучи на его месте? Совершенно ли вы уверены, что не сделали бы этого, хотя вы вдвое его старше? Вдобавок к этой глупости Джонни Имс подарил еще лакею полкроны.

– Надеемся, мистер Джон, скоро снова вас видеть, – сказал лакей, понимавший, по-видимому, что мистер Имс становился в своем роде господином в гествикском доме.

Джонни заснул в вагоне и не просыпался до Барчестерской станции, от которой отделялась ветвь железной дороги.

– Придется, сэр, подождать барчестерский поезд, – сказал кондуктор, – они всегда опаздывают.

Джонни снова заснул, но через несколько минут его разбудил пассажир, торопливо вошедший в вагон. Поезд побочной линии железной дороги пришел наконец в то самое время, когда кондукторы главной линии решили, что пассажиры их не могут ждать больше. Пересаживание мужчин, женщин и переноска поклажи совершилась поэтому весьма торопливо, так что занявшие новые места едва успели осмотреться. В вагоне Джонни, в котором до этой поры кроме него сидела еще какая-то старушка, первым вошел старый джентльмен с весьма красным лицом. Остановись в дверях вагона, он шибко бранил всех и все, за то, что его торопили.

– Сэр, вы распоряжаетесь как дома, – сказал голос позади старого джентльмена, прогнавший весь сон у Джонни и заставивший его выпрямиться.