Реквием в Брансвик-гарденс - Энн Перри

– Виновник не найден. Ваш отец не убивал Юнити, – сказал священник.

Лицо Мэлори оставалось безрадостным и напряженным:

– Нет, убил он. Ради бога, Доминик, всем нам и так слишком трудно! И без этих попыток переворошить дело снова и снова, пытаясь найти возможность уклониться от истины. Но от нее спасения нет! Найдите в себе честь и отвагу признать это, a заодно и веру, если это слово вообще имеет к вам отношение.

– Я пытаюсь это сделать. – Кордэ услышал гнев в собственном голосе, a также презрение, предназначенное не только ему самому, но и его собеседнику, угрюмому и возмущенному. – И в качестве примера могу признаться перед вами в том, что Рэмси считал убийцей именно меня.

Глаза Мэлори округлились.

– Неужели я слышу признание? – На лице его проступило сомнение и новая боль. – Не запоздали ли вы с ним? Отца больше нет в живых. Назад его не вернешь. Так что ни в честности, ни в жалости смысла больше нет…

– Нет, это не признание! – отрезал Доминик. – Я имею в виду то, что если Рэмси думал, что ее убил я, отсюда следует, что сам он этого не делал. И я тоже ее не убивал. В качестве кандидата в убийцы остаетесь лишь вы, и у вас имелись вполне достаточные для этого причины.

Парментер-младший резко побелел.

– Я этого не делал! – Тело его напряглось, а плечи сгорбились. – Я не убивал ее!

Однако в его голосе угадывался несомненный страх.

– У вас были все причины для этого, – настаивал священник. – Юнити носила вашего ребенка! Как этот факт отразился бы на вашей карьере, на вашем честолюбии…

– Священство не имеет ничего общего с честолюбием! – взвился Мэлори, и на щеках его выступили красные пятна. Стоя перед широким столом, посреди узоров, оставленных солнечными лучами на дубовом полу, он казался очень молодым. – Это призвание, – проговорил он уже критическим тоном. – Служение Богу, образ жизни. Священником можно стать, чтобы заработать денег, известность, даже славу… да что угодно. Но я хочу служить, потому что знаю истину.

– Не будьте ребенком, – раздраженно проворчал Доминик, отворачиваясь. – Мы служим не по одной-единственной причине. Сегодня ее основание может быть чистым, а завтра оно исказится от нашего высокомерия, надменности, трусости или обыкновеннейшей глупости. Дело не в этом. – Он посмотрел на собеседника. – Юнити носила вашего ребенка. Она если и не шантажировала вас, то, безусловно, оказывала на вас давление, заставляя вас делать то, что ей нужно, и наслаждалась своей властью. Разве она не угрожала вам поставить вашего епископа в известность о вашем поступке?

Молодой человек покачал головой.

– Нет, не трудитесь отвечать. Просто не стоит. Что бы она там ни говорила, вы прекрасно знали, что она была способна это сделать, – заявил Кордэ.

Мэлори покрылся испариной.

– Я не убивал ее! – снова произнес он. – И она не собиралась губить мою карьеру. Просто… просто ей нравилась власть надо мной. Это было для нее развлечением. Она смеялась, потому что знала… – Он зажмурился, понимая, что наговорил слишком много и не в свою пользу. – Я не убивал ее!

– Тогда почему же вы солгали о том, что не видели ее в то утро? – бросил ему вызов Доминик.

– Я не видел ее! Я был в зимнем саду… занимался! Я ее не видел! – Молодой Парментер возвысил полный негодования голос, в котором тем не менее отчетливо звучала нотка страха, с точки зрения Кордэ, не просто угадывавшаяся, но буквально висевшая в воздухе.

Мэлори, безусловно, лгал. Если Рэмси не убивал Юнити, это мог сделать только один он. Доминик понимал, что не виноват в новой трагедии. Да, когда-то он сделал мисс Беллвуд ребенка; да, он виновен в том, что не смог поддержать Дженни; виновен в том, что не смог помочь Рэмси, что позволил ему умереть в горести, одиночестве и отчаянии… виновен во всем этом – но только не в смерти Юнити.

– Но если она не заходила в зимний сад, как могло появиться пятно на ее туфле? – спросил он холодным тоном.

Кордэ вполне мог понять тот ужас, который заставлял его молодого собеседника лгать даже теперь, когда ложь была бесполезна, но ему было противно. Ужас лишал Мэлори последней капли достоинства. Он растягивал вчерашнюю боль дольше, чем это было допустимо. Кроме того, Доминик не мог простить ему того, что он позволил, чтобы обвинение в убийстве легло на Рэмси. Одно дело – страх и даже трусость только в отношении себя, и совсем другое – молча смотреть, как другой человек отвечает за твою собственную вину.

– Не знаю! – Молодого Парментера уже трясло. – Это не лезет ни в какие ворота. Я не могу этого объяснить. Знаю только то, что я не выходил из зимнего сада и она туда не входила.

– Она должна была туда войти, – устало проговорил священник. – Посадить это пятно на обувь в другом месте она просто не могла. Значит, выходя оттуда, Юнити наступила в лужу.

– Тогда почему в эту лужу не вляпался я? – В голосе Мэлори зазвучала надежда, и он взмахнул рукой, словно это движение каким-то образом освобождало его. – Почему не осталось пятна на моих ботинках?

– Не осталось? – Доминик поднял брови. – Я в этом не уверен.

– Что ж, ступайте и смотрите! – крикнул юноша, резко кивнув головой в сторону двери. – Ступайте… пересмотрите все мои ботинки! Вы не найдете пятна ни на одном из них.

– Почему же? Вы уже счистили его? Или выбросили ботинки?

– Ни то ни другое, черт бы вас побрал! Я не выходил из зимнего сада.

Может ли этот парень говорить правду? Да и возможна ли подобная ситуация? Если Мэлори ни при чем, тогда опять получается, что убил Рэмси. Неужели он и вправду подлинно свихнулся? До такой степени, что безумие вытеснило из его памяти все то, что он натворил, и несчастный поверил в собственную невиновность?

– Ступайте и смотрите! – повторил молодой человек. – Спросите у Стендера: он подтвердит, что я не выбрасывал никакой обуви.

– И не очищали ее от пятен? – Доминик не мог допустить, чтобы Мэлори так легко отделался от него. В таком случае виноватым оказывался Рэмси, a после предоставленной ему Питтом отсрочки было слишком трудно вернуться на шаг назад и признать как его вину, так и являющееся ее условием безумие. В котором было нечто очень страшное, даже недоступное… не укладывавшееся ни в какие рамки.

– Я не знаю! – Высокий и громкий голос младшего Парментера рассек воздух, его мог бы услышать всякий случайно оказавшийся сейчас в холле слуга. – Я даже не пытался этого делать! Я вообще не видел этой лужи! Но, скорее всего, если бы такое пятно существовало, оно въелось бы в подошву. Пятна, оставленные химикалиями, нельзя вывести. С обыкновенными пятнами и то замучаешься, если верить Стендеру.

Другого выхода, как пойти и посмотреть, просто не оставалось. Препираться в библиотеке с Мэлори уже не имело смысла.

– Схожу посмотрю. – С вызовом произнеся эти два слова, священник повернулся на месте, вышел в холл и, поднявшись по лестнице, резким тоном позвал: – Стендер! Стендер!