Иоанн III Великий. Ч.1 и Ч.2 - Людмила Ивановна Гордеева

с художником и медленно, почти не прикасаясь к нему, несколько раз провёл ладонью вдоль его лица и тела. Перекрестил его, достал из своего обширного кармана склянку с водицей, откупорил её и брызнул водой в лицо Дионисия. Оба помолчали минуту, пока старец не спеша закрывал свою бутылочку и убирал её.

Вдруг больной приоткрыл глаза и радостно прошептал:

— Спасибо, преподобный, ты спасаешь меня! Я чувствую, как мне полегчало, зуд утихает, может, и, правда, Господь простит меня. А то я уж помирать собрался.

— Бог милосерден, он прощает раскаявшихся, — подтвердил Пафнутий. — Ты только молись беспрестанно. Вечером по тебе молебен отслужим, освятим воду, будешь окропляться ею с молитвой. И воздержись от пищи пару дней. Надеюсь, ещё полегчает.

Он встал, ещё раз перекрестил больного и удалился.

Через несколько часов целебная ванна, устроенная в бане в большом деревянном корыте, была готова. Иосиф с помощью Арсения, молодого молчаливого монаха, тоже любимого ученика Пафнутия, раздел больного и уложил его в тёплую ароматную воду. Ею же поливали лицо и голову. Через пару часов, одетый в чистую белую рубаху с шитьём и светлые же порты, стоял Дионисий в храме на молебне, всё ещё красный от горячей бани, но уже успокоенный, умиротворённый. После непродолжительной службы Пафнутий, вновь окропив мастера святой водой, отпустил его, дав пузырёк с собой:

— Перед сном ещё раз всё тело искропишь и утром тоже. Да весь нынешний день и следующий тоже пищи не принимай, можешь лишь сыта немного испить.

Художник исполнил всё, как было приказано. И вскоре впервые за двое суток спокойно заснул. Пришедшие навестить его после работы помощник с сыном удивились столь быстрому преображению больного.

Через два дня Дионисий, почти уже здоровый, лишь с небольшими следами только что перенесённой болезни, приступил к работе. Никогда ещё прежде не замечали его соратники, чтобы он так усердно молился. Дело вновь заспорилось, появилась надежда, что к осени новый каменный, утеплённый красавец-храм будет готов к службе.

Пафнутий внимательно наблюдал за работой мастера. О его творчестве он знал только понаслышке, ибо поселившись в Боровской пустыни около четырнадцати лет назад, он оттуда выбирался лишь несколько раз, по нужде: ездил в Москву, к митрополиту. Люди сами тянулись к нему со всех сторон, принося новости и настроения. Старец был восхищен мастерством художника, его чистыми радостными красками. Не хотелось отводить глаз от ликов изображённых им святых, особенно нравилось старцу, как писал он образ Божией Матери. Пафнутий пожелал иметь у себя в келье икону Дионисия. Он попросил мастера написать ему образ Пречистой. Художник, благодарный старцу за своё чудодейственное двойное исцеление, с радостью согласился. Они вместе обсудили, каким должно быть это изображение, список с какой иконы делать предпочтительнее. Старец извлёк одно из Писаний, где излагалось воспоминание о лике Девы Марии, вместе перечли его: «Она была среднего роста или, как иные говорят, несколько более среднего. Волосы у неё были золотистые, глаза живые, брови дугообразные, тёмные, нос прямой, удлинённый, губы цветущие, лицо не круглое и не заострённое, но несколько удлинённое, руки и пальцы длинные... во всех её действиях обнаруживалась особая благодать».

Посоветовавшись, решили за образец принять икону Владимирской Божией Матери, которая в полной мере соответствовала этому описанию. С усердием принялся художник за работу, просиживая за ней по вечерам до самого заката, который, как известно, в начале июля наступает в Северо-Восточной Руси совсем поздно. Через месяц чудный образ Богоматери был готов. Словно живая, строго глядела она на Пафнутия своим чистым, благодатным взором, прижимая к себе Царственного Младенца. Утончённый, возвышенный образ её источал благородство и милосердие. Она сочувствовала Пафнутию, сопереживала его болям, внимала ему, но в то же время оставалась божественной и отрешённой от мирской суеты. Её лицо излучало покой и радость, умиротворяло, возвышало душу. Пафнутий поймал себя на том, что может бесконечно, не утомляясь, смотреть на эту икону, испытывая необъяснимое влечение к ней. Работа была сделана от души. Она была прекрасной. Пафнутий повесил её в своей келье рядом с образом Спасителя.

Глава VIII

ОПАЛА

...А князь Холмский заслужил гнев Иоаннов

какою-то виною, вероятно, не умышленною:

ибо сей государь, строгий по нраву и правилам,

скоро простил ему оную, взяв с него клятвенную

грамоту...

Н. М. Карамзин,

История государства Российского

Заплаканная красавица Василиса Холмская, сделав с порога несколько быстрых шагов в сторону Софьи, тут же опустилась к её ногам. Потом подняла к ней обычно спокойные, с поволокой глаза, которые теперь были переполнены слезами, и дрожащим голосом проговорила:

— Беда у нас, государыня!

— Что такое? — изумилась Софья видом боярыни.

По инерции она приложила руки к выступающему своему животу, словно защищая самое дорогое. Беременность её давно стала явной, вызывающе выдаваясь из её просторных царственных нарядов.

— Государь приказал схватить мужа моего, Данилу Дмитриевича. Только что охранники приходили, увели его. Помоги, посоветуй, что делать?

— А ты знаешь причину гнева великого князя? В чём вина воеводы?

— Ей-богу, не знаю! Он только недавно вернулся из Псковского похода, рад был, что волю государя исполнил, мир с немцами заключил. И великий князь довольным казался, пир устроил в честь возвращения Данилы Дмитриевича. И вот беда такая...

— А ты, боярин, не знаешь, что случилось? — обратилась Софья к главе своего двора Дмитрию Мануиловичу Траханиоту, прозванному в Москве Греком и ещё Старым, для отличия от других его высокопоставленных родичей — брата Юрия и сына тоже Юрия, Юшки Малого.

— Не знаю, государыня, — спокойно, с достоинством, ответил её пожилой боярин с холёным вельможным лицом, погладив свою негустую вьющуюся бородку.

— Да что ты на коленках-то стоишь, встань! — Софья, подхватившись со стула, сама подошла поднимать свою боярыню — родственницу по мужу.

Дмитрий Грек тут же поспешил ей на помощь, и они вместе усадили на стул вновь зарыдавшую Холмскую. Дело происходило в Софьиной гостиной палате, где боярин с казначеем отчитывались о хозяйственных делах, о том, сколько и каких припасов осталось до нового урожая, как тратится выданная государем и собранная с владений великой княгини казна на содержание её двора, какие средства можно потратить на обновы. На небольшом аккуратном столике были разложены разные бумаги и записки. Софья с удовольствием вникала во все тонкости дворцовой бухгалтерии, этому способствовало и то, что её двор содержался раздельно с двором великого князя, и там и