Сердце убийцы - Мика Ртуть

— Ах, что вы такое говорите, Морис! — воскликнула Таис. — Я уверена, отец будет счастлив познакомиться с вами.

Виконт улыбнулся и пожал плечами.

— Не знаю, как я сумею прожить без вас хоть день.

Букет роз оказался как нельзя более кстати. Пока тетушка сверлила виконта неодобрительным взглядом, Таис уткнулась в цветы — пригласить Мориса она не решалась, но и расставаться прямо сейчас не хотелось. Вот только что скажет отец?

— Что ж, моя светлая шера, ваш путь завершен, а мой долг исполнен. — Виконт Торрелавьеха выразительно глянул в конец улицы, на кованые ворота с гербами «дельфин и солнце». — Надеюсь вскоре увидеть вас.

— Благодарю вас, Морис, — отозвалась Таис. — Мы непременно должны…

Она уже решилась пригласить виконта на ужин, как ворота особняка Альгредо распахнулись, выпустив всадника на гнедом жеребце.

— Таис! Сестренка, ты наконец-то приехала! — радостно закричал Иниго, младший из троих ее старших братьев.

Двое других давно были женаты и жили отдельно, Урсо занимался делами герцогства в Кардалоне, Висенте служил в армии в чине подполковника. Один лишь Иниго остался в столице, лейтенантом Тихой Гвардии.

— Ваш брат? — спросил Морис.

Таис кивнула. Только теперь, увидев брата и ощутив его любовь, она поверила, что вернулась домой.

Морис шер Торрелавьеха

В свете зеленых и оранжевых жуков, стайками вьющихся в стеклянных колбах-фонарях, вымощенная сливочно-желтым камнем и заросшая мохнатыми вязами улица Печатника казалась книжной раскрашенной миниатюрой, а старый двухэтажный особняк в глубине запущенного парка, подмигивающий единственным огоньком в крайнем правом окне — обиталищем не то вампиров, не то призраков.

— Да вы романтик, темный шер, — ухмыльнулся сам себе Морис, толкая протяжно заскрипевшие ворота. — Нет уж, сегодня обойдемся без призрака покойного батюшки, чтоб ему демоны в Ургаше печенку грызли.

Усталый жеребец жалобно заржал, почуяв близость вожделенного стойла, а Морис в очередной раз помянул недобрым словом барышника. Отродье шакала, содрал за восьмилетку-аштунца с больными коленями и слабой спиной четыре империала, как за молодого ольберского рысака! Одна радость, выглядел жеребец великолепно. Но если бы не острая надобность в приличном хоть с виду коне, Морис бы не дал за него и двух золотых.

— Ничего, Бриз, потерпи немножко. — Морис похлопал собственноручно расседланного коня по грустной горбоносой морде. — Еще недельку-другую, и будет тебе заслуженная пенсия. Трава в поместьях Альгредо придется тебе по вкусу. А пока на вот.

Конь схрупал морковку — старый Хулио припас к возвращению хозяина — и благодарно фыркнул.

Оставив вычищенного жеребца ужинать овсом и отдыхать до завтра, Морис прошел мимо пустых стойл, отвернулся от крайнего слева — там до сих пор висела уздечка Косули, подаренной матерью на шестнадцатилетие соловой сашмирки. Рассохшаяся дверь черного хода заскрипела протяжно и тоскливо, не хуже привидения, и впустила его в темный коридор.

Морис сморщился от запах горелой каши и нащупал на стене стеклянный шар. Похлопал по нему ладонью, дождался, пока жуки проснутся, поднимут жесткие надкрылья и расправят нежные, светящиеся розовым, зеленым и оранжевым крылья. Покачал головой: половина жуков так и не взлетела, сдохли без солнца, а может, Хулио забыл их кормить.

— Эй! — позвал Морис. — Ты где, старый пень!

В кухне послышалось шебуршание, кашель, кряхтенье — и в дверях показался худой, сухой и словно ломкий старик, закутанный поверх залатанного на локтях старомодного сюртука в шерстяную вышитую шаль. В руках старик держал склянку с жучиным кормом, подслеповато щурился и улыбался, показывая желтые редкие зубы.

— Вернулись, шер Морис! А мы уж беспокоились, на дорогах нынче небезопасно. Матушка ваша вчера велели отослать вашей невесте семь дюжин лилий…

Старик все рассказывал давно позабытые новости — единственный оставшийся у семьи Торрелавьеха слуга, дворецкий в шестом поколении, Хулио чаще жил в славном прошлом, чем в никчемном настоящем. Морис тем временем оглядывал заросшую паутиной кухню.

— Хулио, я же дал тебе денег нанять девушку, чтобы готовила и убирала, — устав слушать о новой шляпке умершей шесть лет назад матери, прервал дворецкого Морис. — Где служанка, где деньги?

Старик что-то пробормотал о лилиях, кои нынче дороги, и замолчал, глядя в пол. Морису ничего не оставалось, как оставить его наедине с призраками и отправиться спать — к счастью, младший Альгредо был так любезен, что пригласил его на ужин, так что не придется ложиться на голодный желудок.

Поднимаясь по лестнице в спальню, Морис раскланивался со славными предками, высокомерно взирающими с парадных портретов. Вся история рода — от тринадцать раз «пра» дедушки, первого виконта Торрелавьеха, советника Эстебано Кровавого Кулака, шера огня и воздуха второй категории, автора трех монографий и отца шести детей и прочая, прочая, до…

— Будь ты проклят, — привычно бросил Морис пустому месту слева от материнского портрета: о некогда висевшей там картине напоминал лишь чуть более темный прямоугольник шелковых обоев.

Этот портрет отправился вслед за тем, кто был на нем изображен, сразу после похорон, на которые не пришел никто, кроме кредиторов. Проигравший последний заклад виконт Торрелавьеха не нашел ничего лучше, чем проткнуть себе горло шпагой и свалить долги на двадцатитрехлетнего сына. Записку о невозможности жить с бесчестьем Морис порвал и растоптал там же, у тела труса и неудачника. Бесчестье жить? О нет. Бесчестье — сбежать от жизни. Сбегать всю жизнь. От собственной бездарности, от потери поместья: дед тоже играл и проигрывал. От одиночества после смерти жены и собственной вины: если бы он меньше играл и пил, ей не пришлось бы искать супруга по игорным домам — и ее бы не столкнула с лестницы пьяная шлюха.

— Придется нанимать служанку самому. — Морис шел вдоль запертых дверей, касаясь поочередно светильников циль: до второго этажа нищета еще не добралась, а его дара вполне хватало, чтобы хотя бы поддерживать освещение в доме. — Нельзя же приводить юную жену в такой свинарник! Шера Альгредо не привыкла к паутине и драным обоям.

Дотронувшись до отставшего от стены лоскута, Морис попытался вернуть его на место с помощью воздушного потока. У него даже получилось, лоскут трепыхнулся, прилип на место… но тут же вспузырился снова.

Проклятый дар! Никакого от него толку! Одна лишь досада, что «повезло» родиться темным шером, а не светлым. Это ему-то, Торрелавьеха, потомку светлого рода! Был бы светлым — мог бы сделать великолепную карьеру хоть в армии, хоть в министерстве финансов, да где угодно! Вон мальчишку Наба, жалкого баронишку, сама сумрачная принцесса взяла в любовники. Потому что светлый, мать его, шер! Та же самая сила (едва дамский платочек поднять), но свет — и судьба его устроена. Чем плохо, быть фаворитом сначала принцессы, а затем и самой императрицы?