Машина пробуждения - Дэвид Эдисон

Вот и все. Когда Лалловё взяла шкатулку со стола, Купер опустил взгляд и увидел герметичный наперсток, закрывший его рану, – металл идеально прилегал к его коже.

– Я не шутил насчет твоей матери, Лолли. – Юноша решил, что палец – это всего лишь палец. – Ты стала для нее сплошным разочарованием.

– Попробуй пошевелить пальцами, – попросила маркиза, поднимая шкатулку к глазам. – Я дозволяю тебе это движение, дитя.

Купер был рад ощутить, что сила, сковывавшая его сжатую в кулак руку, отступила, и удивлен, когда увидел, как сжимается палец, лежащий внутри шкатулки. Маркиза не солгала: благодаря металлической крышечке мизинец все еще сообщался с телом, был жив, принимал и возвращал обратно в руку кровь. Почувствовав прикосновение подушечки к стенке шкатулки, Купер вздрогнул.

– Ого! – против желания произнес он.

Лалловё снизошла до того, чтобы одарить его еще одним отрывистым кивком, напомнив в этот момент птицу, клюющую сырое мясо, и опустила его руку на стол, ладонью вверх, с распрямленными пальцами.

– Тебе может показаться, будто малая смерть способна вернуть твой палец на место, но это будет заблуждением. Шестой Серебряный работает схожим образом с привязкой к телу, но чуть более избирательно. И пока твой палец лежит в этой шкатулке, ты будешь пробуждаться что ото сна, что от смерти с девятью пальцами. Десятый – мой.

Тюремщица вздохнула и вновь откинулась на спинку кресла; она заложила руки за голову, взъерошила волосы и расслабилась. Блузка плотно обтянула ее груди.

– Благодарю, Купер! Уже и припомнить не могу, когда в последний раз отрезала кусочки от кого-нибудь, кто не принадлежал бы к числу моих родственников. – Лалловё помолчала. – Пожалуй, такой возможности мне не представлялось с тех самых пор, как я оказалась в этом отвратном адском городишке.

– Тогда зачем ты в нем осталась? – спросил Купер. – Тебя что, тоже против воли привязали к телу?

– Да, – просто ответила Лалловё, бросив мимолетный взгляд на свое золотое кольцо, которое, по ее заверениям, было совершенно обычным. – Примерно это она и сделала.

Изогнувшись вбок, точно натянутый лук, маркиза занесла над головой руку и с размаху обрушила кулак на край ближайшей гранитной клумбы, подняв в воздух облако пыли. Клумба затряслась от удара, и Лалловё отряхнула с руки каменное крошево, а с ним и остатки кольца. Из лопнувшего корпуса сочилась белесая слизь. Маркиза, задумчиво поджав губы, разглядывала обломки.

Купер хрустнул шейными позвонками, возвращая телу подвижность.

– Знаешь ли, я побывал внутри нее. Я о Цикатрикс. Она скорее признает своей дочерью выброшенную морем доску, но только не тебя. Когда ты достигнешь дна, Лоллишечка, когда ты его достигнешь… я буду ждать тебя там.

Лалловё сбросила ноги с кресла и поднялась одним плавным движением, поворачиваясь спиной к своей жертве. Она не удостоила его даже лишнего взгляда.

– Поздравляю с тем, что тебе удалось освоить парочку дешевых трюков и пережить все эти изменения своего облика. Но прошу простить меня за столь скорое расставание, мне еще надо раздавить нескольких менее значительных червей.

Она щелкнула пальцами, и в дверном проеме тут же возник Тэм.

Купер, разумеется, остался сидеть. Выгадал ли он для себя хоть что-нибудь? Сунул палец в каждый пирог с дерьмом – теперь уже в прямом смысле – и оказался привязан к Неоглашенграду. Был унижен, избит и приобрел как раз достаточно волшебных сил, чтобы осознать всю глубину собственной беспомощности. Тут уже хоть ногти грызи. А то, что произошло сейчас, – поможет это ему как-то или же лишь усугубит его несчастья?

Купер покачал головой и порадовался тому, что нашел в себе силы приспосабливаться к столь кошмарным обстоятельствам. «Сможет ли меня теперь вообще хоть что-нибудь напугать? – подумал он. – Вот и сейчас – меня искалечили, а я просто сижу и гадаю, будет ли мне с того какой-либо прок».

Маркиза словно бы выбросила его из своего мира. Купер для нее более не существовал. Она вновь щелкнула пальцами, и слуга тут же шагнул к ней с раболепным выражением на лисьем лице.

– Тэм, приготовь мне ванну. Пора возвращаться к работе.

Скука. Как вообще посмел Теренс-де’Гис заговорить с ним о скуке? Эшеру, прокладывающему свой путь через улицы Неподобия, казалось, будто его пепельное лицо раскалилось добела от гнева. Жеманный голос маркиза все еще звенел в ушах. А Лалловё?.. В глазах Эшера совершенное ей преступление могло затмить даже грядущую гибель всех миров.

Серому человеку приходилось принимать тяжелые решения и жить с этой ношей, но чтобы такое… Никто не принимал «Отток» всерьез, да и сами-то личи были не более чем заигравшимися аристократами да алхимиками, чьи эксперименты однажды закончились серьезной неудачей. Они не представляли угрозы и даже среди прочей нежити стояли в самом низу – эти ребята не шли ни в какое сравнение ни с Цитаделью Отверженных, ни с передвижным некрополем Бескровных Небес. Конечно, за последнюю пару лет они, как ни жаль, сумели поднабраться сил, но это была вовсе не их заслуга, если задуматься над тем, как им удалось возвыситься. Вспомнить о том, что – точнее, кто послужил источником их могущества.

Размышления помогали Эшеру сдерживать и направлять свой гнев. Умирающие топтали землю миров, не находя забвения, этого странного лекарства от их хронического недуга – жизни. Их становилось все больше, и начиналась очередь за исцелением здесь, в этом городе. Какая ирония!

«Каким бы ни оказался новый мировой порядок, жизнь продолжится. А благословением то будет или проклятием – еще поглядим. Выбора нам все равно не оставили».

Оказавшись предоставленным самому себе, Эшер был вынужден признать, что на самом деле и понятия не имеет, к какому финалу все идет. Груз принятых решений не становился легче, даже если забыть о возрасте. «Возраст, – злился он, – предполагалось, что ты должен бы быть моим союзником».

Там, где, образуя треугольник свободного пространства, пересекались три улочки, давно забытый умелец установил фонтан. Вырезанный из известняка морской конек лил воду в украшенную барельефом чашу. Эшер облокотился на нее и посмотрел вниз. Ведь он не мог ощущать того, что ощутил наверху обглоданной башни «Оттока». Не так ли?

Был лишь один человек, которого он мог винить в существовании всех этих личей, всех этих подлецов в сапогах… Эшер даже не был уверен, так ли уж велика вина маркизы Тьюи, хотя больше и не имел права мириться с ее вмешательствами, да и те времена, когда он топил свои печали в бутылке, прошли. Эшер подавил мимолетное, но сильное желание размозжить собственный череп о каменного морского конька.

«Началось. Мы все утонем?»

Широко расставив руки и обхватив ладонями края чаши фонтана, Эшер наклонился и устремил взор в воду. Ее поверхность пошла рябью, а затем явила ему отчетливое, яркое изображение Лалловё Тьюи. Изумленное лицо маркизы было подсвечено золотисто-зеленым, а обнаженные плечи оказались мокрыми. Она принимала ванну? При зажженных свечах?