На южном фронте без перемен - Павел Яковенко

— Просили предупредить, чтобы если вдруг на этом кладбище окажетесь, гадить не надо. Нужно довести до личного состава. Больно уже тема деликатная. Тут уже соседние части успели отличиться, местные аксакалы приходи командованию жаловаться. Еще боевиков натравят…

— Ну, блин, Косач, — заметил Найданов. — Во-первых, я лично на кладбищах не гажу. И бойцам запрещаю. Во-вторых, мы с боевиками и так воюем. Так что лишний раз натравливать… Это масло масляное.

— Ладно, — вмешался я. — Это все понятно. Мне вот что интересно. Откуда здесь мать пророка? Ты вот, Косач, подумай, где Аравия, а где Чечня! Что она тут, интересно, забыла?

Замполит смутился.

— Ну, возможно, это мать какого-то другого пророка, — промямлил он. — Я же точно не знаю, сколько их было, пророков этих? Может, их много было. Я в училище Коран не изучал.

— Ты, наверное, Тору изучал! Или Талмуд! — засмеялся Найданов.

Замполит, похоже, обиделся.

— Да ладно, не обижайся, — хлопнул я Косача по плечу. — Я тоже не изучал Коран.

— А в Библии разбираешься?

Я подумал, потом утвердительно кивнул:

— Я, конечно, не очень хорошо разбираюсь в Ветхом Завете. Там, помню, толпа евреев постоянно кого-то била, потом их кто-то бил. И еще они постоянно требовали от Бога каких-то немыслимых милостей и поддержки. А вот Новый Завет знаю неплохо.

— А-а, — отмахнулся Найданов, — все это еврейские штучки!

— Ну, скажем, — выступил я в защиту христианской религии, — Христос был не евреем, а галилеяниным. А это не евреи. Там как-то сложно все было… с национальностями. Да и вообще, Христос сказал, что для него нет ни эллина, ни иудея. Короче, главное, верь в него, и оно обещает тебе спасение. Вот евреи и взбесились. У них же все по крови решается. Еврей — человек, остальные — так…

— Да ты антисемит! — воскликнул Косач.

— Иди ты в баню! — теперь уже обиделся я. — Чего ты гонишь? Я к ним безразличен… Хотя, вот был у нас в институте один препод — еврей. Все куда щемился, все что-то выискивал, вынюхивал… Я думал, поклеп на евреев люди возводят. Оказывается, и правда такие вот бывают. Надо же!

— Ну ладно, — прервал нашу скользкую беседу Косач. — Я еще к Лихачеву схожу, разъясню. Мне пора.

Замполит ушел, а Андрей обратился ко мне:

— Правда, что ли, сказать пойти бойцам?

— А, не сходи с ума! — ответил я. — Когда мы на это кладбище попадем? Где оно? Как его искать-то вообще? Хрень все это! Мы все равно тут будем сидеть еще Бог его знает сколько! Забудь…

Мне вот гораздо больше хотелось посмотреть телевизор, который, как я видел и слышал, находился в палатке у Франчковского. Кроме ротного, там жили два денщика и капитан Гафуров. Гаджи постепенно перетаскивал лекарства из нашей машины куда-то к себе. Я не возражал, Найданов тоже. Но вот только пойти посмотреть телевизор я не мог. Как-то раз хотел заикнуться, а потом посмотрел на Франчковкого… И передумал.

В конце концов, я нашел в одной из наших «шишиг» Швейка! Целую книгу. Несколько страниц, правда, были выдраны… Но это было терпимо. Зато я мог перечитать бессмертное произведение Ярослава Гашека… И сопоставить с нашей действительностью.

И чем дальше я читал, тем меньше мне хотелось смеяться, и тем больше я приходил в ужас. Восемьдесят два года прошло с описываемых событий, а не изменилось, можно сказать, ничего. И несмотря даже на то, что Гашек писал об австрийской армии, все было так похоже…

Солнце, тепло и свежий воздух исчезли на третий день. Нет, свежий воздух не исчез. Исчезли солнце и тепло. Небо заволокло, по утрам поднимался густой туман, а воздух был насквозь пропитан сыростью. Все, ночевка под открытым небом закончилась. Я резко перебрался в кабину, и так же резко оживилась вошь. Причем так оживилась, что полночи я проводил за почесываниями. Ноги мои были расчесаны до крови, и я всерьез опасался, что в одну из ран может попасть такая гадость, что стрептодермия покажется легких насморком. Одеколон мой, (как тот, что я взял из Темир-Хан-Шуры, как и тот, что я нашел в Белготое), давно закончились, и протирать раны, руки и лицо было нечем.

Несколько раз прошел дождь, и те окопы, которые мы вырыли под минометы и ящики с боеприпасами, наполнились водой. Ящики пришлось срочно грузить обратно в машины, ну а на минометы пока махнули рукой. Запасы нормальной еды закончились, и, со вздохами и матом, мы начали пробовать проспиртованный хлеб.

Я попробовал… И выплюнул. Какая гадость! Вы можете себе представить, что водку надо не пить, а жевать? Вот именно жевать? При этом никакого опьянения нет, и не предвидится. Как этого удалось добиться, я не знал. Но эффект был именно такой — страшная горечь без малейшей компенсации. Я отказался от такого счастья. Все остальные — тоже. Пришлось перейти на одно мясо, но при этом почти закончилась соль. А есть мясо без хлеба и соли… Это вам не колбаса!

Честно говоря, у меня началась депрессия. Постоянная чесотка, невкусная пресная еда, сырость, безделье, грязь. И никаких перспектив. Несколько я раз я обходил окрестности, конечно, стараясь соблюдать некоторые меры предосторожности. Мало ли кто может крутиться возле нас. Ничего интересного обнаружить мне не удалось, за исключением одного дерева, на котором кто-то довольно давно вырезал — «1988 г». Кто вырезал, зачем вырезал? Ну, увидел я его знак, ну и что? Что мне или ему это дало? Ничего.

Да, вот еще что. Здесь, в лесу, было разбросано довольно много больших турецких банок из под масла. Их желтый цвет был мне хорошо знаком. Эта «гуманитарка» шла явно не нам, и явно не из федерального центра. Мы считали, что это была помощь боевикам со стороны Турции. Какой из всего этого следовал вывод? Да очень простой — боевики здесь были. И ушли не так давно. А может, и не ушли вовсе — а скрываются вон за той горой. Или даже спят ночью в «таинственном» доме.

Этот «таинственный» дом обнаружил я. По крайней мере, для нашей батареи. Может быть, кто-то из пехоты нашел его раньше меня, может быть, танкисты, которые жили около нас, побывали в этом доме еще до того, как я его увидел. Не знаю. Никто об этом нам ничего не говорил. Так что Найданова и бойцов просветил по этой части именно я.

А дело было так. Однажды, в сырой, туманный, но, к счастью, не дождливый день, я прошел мимо палатки танкистов, перешел дорогу, и решил пойти прямо на запад, посмотреть, что там есть интересного. Путь мой шел под уклон, и идти было нетрудно. Подойдя к изгороди, я проверил в карманах гранаты, и передернул затвор автомата. Наличие изгороди свидетельствовало о том, что эта земля кому-то принадлежит. Изгородь была несерьезная, так, от скотины. И у нас я видел такие. Несколько длинных палок, одна сверху, одна снизу, через определенные промежутки привязанных к опорным кольям. Для человека преодолеть такое заграждение не составит никакого труда, (если, он, конечно, здоров), а вот, например, коровам пройти его нельзя никак. Разве что снести рогами.

Я пролез между жердинами, и отправился дальше. Со стороны горы меня скрывал туман, так что если даже кто-то там нас и «пас», то увидеть меня у него не было никакой возможности. Поэтому я почти безбоязненно шел и шел вниз, преодолел еще одну похожую на предыдущую, изгородь, и оказался около источника. Вода бежала куда-то в сторону небольшим ручейком, и около него стояла аккуратная скамеечка.