Философия красоты - Екатерина Лесина

А пистолет пришлось оставить дома, на «сейшны» не пускают с пистолетами.

Это было самое странное мероприятие, на котором доводилось бывать Эгинееву. Огромный зал, расставленные у стен столы с выпивкой и закусками и оглушительная музыка.

– Правда, тут классно?! – Проорала на ухо Верочка. – Сейчас все потусуются слегка, потом само мероприятие, а потом снова сюда, чтобы, значит, обсудить, и по домам.

– А ты откуда знаешь? – Разговаривать сквозь музыку было неудобно, в горле моментально запершило, и Эгинеев схватил со стола ближайший стакан, и отхлебнув теплой минералки, повторил вопрос.

– Всегда так. – Верочка осматривала зал взглядом профессионального охотника. – Подпоить хотят, чтобы народ легче реагировал. Ну да расслабься, это ненадолго, сейчас все соберутся, и сам увидишь. Ну в общем, я пошла.

Верочка чувствовала себя здесь, как рыба в воде. Эгинеев некоторое время наблюдал за ней: вот подошла к солидной упакованной в бархат даме, перебросилась парой фраз и перешла к лохматому типу в рваных джинсах. От типа – к девушке с проколотой нижней губой, потом к седовласому господину в элегантном костюме…

– За дамой следите? – Поинтересовался Лехин. Откуда он появился, Эгинеев не заметил. Выглядел Марат Сергеевич как всегда безупречно – костюм, галстук, прическа, даже выражение лица сегодня какое-то торжественное, такое обычно бывает у гостей на свадьбе.

– Это сестра. – Зачем-то объяснил Эгинеев.

– Симпатичная. Вы не находите, что здесь слишком уж шумно?

Кэнчээри кивнул, разговаривать в этом звуковом хаосе было совершенно невозможно, а поговорить с Лехиным нужно, очень нужно. Поэтому, когда Марат Сергеевич предложил пройти «в место, более подходящее для беседы», Эгинеев охотно согласился.

– Ох, не люблю подобные мероприятия, – признался Лехин, промокая носовым платком вспотевший лоб. Закуток, куда привел Марат Сергеевич, по-видимому, являлся чьим-то кабинетом: выключенный компьютер, заваленный бумагами стол, фотография рыжего карапуза, приклеенная к монитору, и керамическая кружка с собачьей мордой. Почти домашний уют, Эгинееву даже неудобно стало, но Лехин на чужой территории чувствовал себя свободно, значит, знал, куда вел.

– Шум, гам и куча бездельников, желающих выпить на халяву… Нет, нет, это я не про вас. С вами я сам хотел побеседовать, но все дела, понимаете… расписание такое, что к концу дня собственное имя забываешь. Признаться, очень рад, что вы сами позвонили и заглянули. Хотел спросить, как продвигается расследование? Нашли уже убийцу?

– Почти.

– Да что вы говорите! – Восхитился Лехин. – А я, признаться, и не рассчитывал. Эх, зря у нас милицию ругают, такое мертвое дело, а вы раскрыли.

Похвала была приятна, но в искренность ее Эгинеев не поверил.

– А у нас вот, неприятности, одни завистники кругом… клеветники… напишут невесть чего, а нам потом расхлебывай. Я, конечно, с самого начала был против этой затеи с маской, к чему прятки, если заранее понятно, что когда-нибудь лицо придется открыть. Уж лучше с самого начала, а то деньги вложены, а проект, считайте, умер, кому она интересна будет, если тайну раскрыть. А не раскрывать – так обманщиками назовут, скажут, что уродину… прости господи… в модели толкали. Вот и приходится изворачиваться… Так значит, уже знаете, кто убийца?

– Догадываемся. – Эгинееву не хотелось распространяться на эту тему, потому как не было уверенности, что господин Лехин отнесется к догадке серьезно. Скорее уж решит, что капитан с ума сошел. Положение спас телефон, и Кэнчээри, извинившись, вышел в коридор.

– Эгинеев? До тебя дозвонится, что до Смольного во время революции, – Олег был весел, либо ему удалось что-то узнать, либо просто успел опрокинуть пару кружек пива, и теперь все проблемы были по колено.

– Ну?

– Что «ну», никогда твой Шерев не учился в той школе.

– Что? – Эгинеев готов был услышать, что угодно, но только не это.

– Не учился, говорю! – Проорал Олег. – Нету такого в списках! Не значится!

– Ладно, спасибо.

– Пожалуйста! Ты там аккуратнее отдыхай, а то совсем оглохнешь. – Олег отключился, а Кэнчээри еще некоторое время стоял в коридоре, пытаясь переварить полученную только что информацию. Его стройная, изящная, как Эйфелева башня, теория, рушилась прямо на глазах. Если Шерев не учился в Ряжино, то значит…

Значит у него не было мотива.

А у кого был?

В коридор вышел Лехин и, постучав пальцем по циферблату, заметил:

– Время. Если вы не против, перенесем наш разговор, а то, знаете ли, не хотелось бы пропускать представление. Да и вам, я думаю, будет полезно поглядеть.

За пять лет и несколько месяцев до…

Время шло. Время собирало минуты, часы, дни, из которых лепило недели и месяцы. Полтора года унылого существования, матушка, Стефания, слуги, нечастые выезды в гости и нудные вечера в обществе людей, которые его не понимали.

Пожалуй, именно непонимание тяготило Сержа, и еще неуклюжая, раздражающая забота, которой окружала супруга Стефания. Она изо всех сил старалась быть идеальной женой, интересовалась делами, расспрашивала о родственниках, пыталась строить планы на будущее, и даже не настаивала на поездке в Петроград. Только вот разговоры стояли поперек горла. Стоило Стефании открыть рот, и у Сержа моментально начинала болеть голова.

Еще матушка со своими советами, вечно лезет, куда не просят, Стефанию защищает, на Сержа давит, чтобы к жене относился с почтением и любовью, не понимая, что любви в нем больше не осталось.

Ада исчезла.

Гордая, глупая Ада сбежала, не желая становится любовницей. Она сбежала, а он мучится от боли и ненависти. Каково это каждый день видеть лицо жены, слышать ее голос и понимать, что с этой некрасивой, глуповатой, раздражающей самим фактом своего существования женщиной предстоит прожить целую жизнь.

Лучше бы он умер от той пули. Слава богу, на исполнении супружеского долга супруга не настаивала. В постели Стефания была столь же скучна и невыразительна, как и вне ее. Господи, где были его глаза, где был его разум, когда он соглашался на эту свадьбу?

И сон вернулся, снова грязный окоп, дождь и влажные комки земли, липнущие к ткани мундира, запах крови, пороха и человеческого страха, одноногий солдат, отказывающий признать в Серже офицера.

Солдат желал идти в атаку, а Серж боялся, ведь, если его убьют, он никогда не встретится с Адой, а ему очень нужно увидеть ее. Волосы-солнце, глаза-незабудки и ласковые руки, которые нежностью своей защитят ото всех кошмаров сразу.

А за три дня до Пасхи преставилась матушка, и в доме стало совсем тоскливо.

Проклятый сон возвращался каждую ночь.

Куда же ты пропала, Ада Адаева?

Творец

Народу собралось много. Быдло, тупое, раскрашенное быдло, изнывающее от желания растоптать того, кто по определению выше. Они чувствовали превосходство Аронова