Майя - Ричард Адамс

Форнида, в белом одеянии бекланской невесты, держала в руках букет первых весенних цветов – зеленовато-белых лилий гелиан. Впрочем, уступка обычаям на этом заканчивалась. Так же как и Сенчо, благая владычица не смущалась истолковывать традиции сообразно своим вкусам. Белое платье с пышной юбкой было полупрозрачным; рукава украшали зеленые ленты, а талию обвивал широкий зеленый пояс. На золотисто-рыжих волосах покоился драгоценный венец Аэрты, усыпанный огромными аквамаринами и изумрудами, мерцающими в пламени вновь зажженных свечей. Майя еле слышно ахнула от восторга.

– Ты ее прежде не видела? – прошептал Сендиль ей на ухо.

Майя молча помотала головой.

– Это изумруды Зая, – пробормотала Оккула, подавшись вперед.

– Но венец же старинный… – напомнила Майя.

– Ну и что? Тот камень, что в самой середине, я в руках держала.

Верховный жрец и красавица начали ритуальный диалог. Кто она и откуда и по какому праву объявляет себя спасительницей империи? Звонким и мелодичным голосом, свободным от палтешского выговора, Форнида объяснила, что пришла по велению венценосной Аэрты, избравшей ее своей наместницей.

А почему она решила, что сможет разбудить спящего бога? Да потому, ответила Форнида, что в ее теле воплотилась и сейчас вещает ее устами сама богиня, владычица всего живого, которой подвластно воскрешать мертвых. Сама венценосная Аэрта явилась пробудить спящего бога с помощью самого чудесного дара на свете.

Верховный жрец, распростершись у ног Форниды, все же возразил, что вынужден исполнить свой священный долг и получить весомые доказательства подобного заявления. В ответ Форнида не произнесла ни слова. Две прислужницы приблизились к ней, взяли из ее рук букет гелиан и, расстегнув золотые застежки одеяния, почтительно разоблачили Форниду. Полупрозрачная ткань соскользнула с тела, и благая владычица осталась обнаженной, будто говоря: «О смертный, вот доказательство, которого ты требовал. Мои слова были лишь уступкой твоему невежеству».

Верховный жрец, ослепленный красотой богини и объятый священным страхом, заслонил глаза рукой и почтительно осведомился, какой чудесный дар способен пробудить спящего бога.

– Любовь, – возвестила Форнида.

Где-то еле слышно зазвучал глухой, низкий стук барабанов жуа. Жрецы удалились, а прислужницы благой владычицы направились к восточному входу в храм, негромко напевая традиционный свадебный гимн, – под этот напев невесту провожали в опочивальню. Восьмилетняя девочка еще раз погасила все свечи в храме и, воздев руки, вывела жриц из храма.

Благая владычица, оставшись наедине со спящим богом, подошла к его ложу, опустилась на колени и нежно коснулась бронзовых пальцев. Майя, зачарованно следившая за происходящим, вспомнила, как сложно исполнять подобную роль перед зрителями, но не заметила в поведении Форниды ничего неестественного и наигранного. Благая владычица наклонилась, поцеловала бога в губы и, обняв его за плечи, прильнула к нему всем телом.

Простодушная Майя едва не вскрикнула от испуга: бронзовые веки Крэна дрогнули и медленно поднялись, открыв синие радужки глаз с черными зрачками, неподвижный взгляд которых, однако же, казался живым. Торс статуи тоже зашевелился, и Форнида, вытянув руку к изголовью, уложила под плечи Крэна подушку.

Последующую церемонию невозможно было назвать распутным бесстыдством или извращением. Так племя шиллуков на берегах Белого Нила замуровывает в хижине своего одряхлевшего вождя вместе с юной девственницей, обрекая обоих на смерть от голода и жажды; так карфагеняне некогда приносили детей в жертву своему бычьеглавому богу, сжигая их на костре под громкие звуки музыки, чтобы заглушить крики несчастных; так в провинции Квилакар на юге Индии царь-жрец правит двенадцать лет, после чего на виду у своих подданных отсекает себе нос, уши, губы и детородные органы, бросает их в толпу, а затем перерезает себе горло; так крестьяне в День святого Стефана охотятся на корольков, разоряя их гнезда и убивая крошечных птиц. Размалеванный шаман, беснующийся в пляске у костра, одному представляется шарлатаном и мошенником, а другому – могущественным колдуном, который владеет искусством общения с призраками и богами. Сторонний наблюдатель сочтет непристойным то, что посвященные воспримут как символическое изображение величия бессмертных богов, которые в своем милосердии снисходят к простым смертным.

Итак, на глазах у самых знатных и могущественных жителей Бекланской империи Форнида страстно целовала бронзовую статую бога, гладила его плечи, живот и сверкающие бедра, потом, лукаво рассмеявшись, перешла к откровенным ласкам из тех, что позволяют себе любовники, разжигая свое желание. Она с таким мастерством исполняла свою роль, что у Майи перехватило дух, а лоно непроизвольно увлажнилось.

Форнида нежно поглаживала бронзовые чешуйки, искусно отлитые Флейтилем, и под ее пальцами вялый зард Крэна постепенно напрягался и набухал до тех пор, пока со слабым щелчком, слышным только ей самой, не достиг нужного размера. Благая владычица уложила себе на плечи подвижно сочлененные руки бога, плотно обвила ногами его чресла, торжествующе приподнялась и, экстатически изогнувшись, мягко опустилась на него, томными восклицаниями изображая для зрителей упоительный восторг, символизирующий духовное обновление и возрождение. Ее искусство было так велико, что на протяжении всего сокровенного представления она ни разу не выпустила из себя священное естество бога.

Майя порывисто обернулась и, прильнув к Сендилю, впилась в его губы пылким поцелуем. Теперь она наконец поняла, почему Неннонира обратилась к пареньку с просьбой провести в храм невольниц; в чем бы ни заключалось преступление юноши, шерна считала, что он достоин вознаграждения, – и Майя была не прочь доставить ему удовольствие.

– Ах, Сендиль… – прошептала она, подталкивая парня в темный угол.

– Вот и славно, банзи, – невозмутимо заявила Оккула. – Я предполагала, что одной из нас придется этим заняться, но я что-то не в настроении. А ты возьми с него вдвойне – у него все равно ни мельда за душой нет.

– Ш-ш-ш, не здесь, – пробормотал Сендиль. – Одежду испачкаешь. Чуть дальше по коридору есть каморка… только времени у нас мало, так что пойдем скорее.

Оккула с Майей прошли через двор храма и заняли свое место у ворот храмового комплекса, где Дераккон со свитой по обычаю бросали в толпу горсти мелких монет. Подруги долго стояли под палящим солнцем, дожидаясь хозяина. Наконец к ним подошел тризат и снова привел на задворки храма: Сенчо, переждав толчею и жару в покоях верховного жреца, успел перекусить и теперь потребовал, чтобы невольницы помогли ему взобраться на носилки.

Обратный путь выдался нелегким для солдат-носильщиков: мало было жары и духоты, так еще и толпы мешали, – пока Сенчо прохлаждался в обществе верховного жреца, войска, выставленные с утра вдоль дороги, уже распустили, и тризату приходилось все время отгонять с пути зевак. Однако же верховный советник подремывал на подушках и особого нетерпения не выказывал, только велел Оккуле задернуть занавески носилок и оставить его в покое. Добродушный тризат, ободренный сонливостью Сенчо, поспешно протянул Майе свою накидку под предлогом того, что роскошное платье следует уберечь от пыли. Майя с радостью завернулась в предложенное одеяние – на нее и без того слишком часто заглядывались прохожие.