Майя - Ричард Адамс

Еще недавно Майя сгорела бы от стыда, если бы ее заставили прилюдно показаться в таком откровенном наряде. Однако люди стыдятся не самих себя, а того, что о них подумают или скажут другие. Вдобавок глубина этих чувств целиком зависит от уверенности в себе и положения в обществе. Несколько месяцев назад Майя, в своем единственном платье, сидела с Таррином в мирзатской таверне, пила вино и со смущением ощущала на себе восторженные взгляды местных рыбаков. Ах, как быстро все изменилось! Теперь она прекрасно знала, как жители столицы относятся к любимице важных господ: пока ей уделяют внимание и осыпают щедротами, все, даже самые бедные, согласятся с оценкой власть имущих и не поставят в укор низменное происхождение, наоборот, восхитятся успехом красавицы, не задумываясь о том, что ее роскошные наряды и драгоценности приобретены за счет податей, под гнетом которых стонет простой народ. Впрочем, едва такая любимица утратит расположение могущественных богачей, на нее тут же обрушится людская злоба. Однако же пока Оккула и Майя наслаждались тем, чего мало кто мог себе позволить.

Майя понимала, что ей следует держаться со скромностью, приличествующей юной наложнице, и не выказывать ни заносчивости, ни тщеславного высокомерия, чтобы не обзавестись врагами. Пусть себе всякие сапожники, ткачи и горшечники глазеют на нее из своих мастерских, пусть мечтают о ней как о недосягаемой роскоши. Их желания и мечты совершенно не имеют значения. А вот при встрече с Сессендрисой или Неннонирой нужно вести себя скромно и застенчиво, всеми силами выказывать благодарность за нежданные почести и похвалы и ни в коем случае не фамильярничать с теми знатными господами, которые либо наслаждались ее телом, либо видели ее танец во дворце Баронов.

В то утро Павлиньи ворота распахнули настежь; стражники никого не выпускали из нижнего города без особого позволения. Впрочем, желающих не находилось: приближался полдень и все жители устремились к Тамарриковым воротам, выстраивались вдоль улиц, чтобы посмотреть, как на храмовую церемонию шествуют знатные господа из верхнего города. Вдоль крутого спуска улицы Оружейников, на Караванном рынке и на Аистином холме толпились простолюдины из тех, на чье прибытие в столицу недавно взирал Дераккон с помоста у Синих ворот.

С обеих сторон мощеной дороги, по которой должна была двигаться процессия вельмож, выстроили стражу. От Павлиньих ворот до Караванного рынка стояли солдаты йельдашейского полка, а дальше, от Аистиного холма до самого храма Крэна, замерли отборные гвардейцы верховного барона, так называемая Зеленая стража: высоченные бравые воины в сверкающих шлемах и блестящих кольчугах поверх зеленых кожаных дублетов.

Белые каменные дома с плоскими крышами сияли в ярких лучах полуденного солнца; искрился даже сам воздух. Люди в толпе восторженно переговаривались и восклицали при появлении важных особ, старики кивали и бормотали что-то о праздниках прошлого, женщины болтали, дети визжали и тыкали пальцами, разносчики сладостей громко предлагали лакомства, городские невольники разбрызгивали воду над мостовой, чтобы дорога не пылила.

Мимо этих гомонящих, возбужденных толп, сдерживаемых солдатами, несли чудовищную, заплывшую жиром тушу верховного советника. Майя и Оккула чинно, не глядя по сторонам, шли за носилками. Шагах в ста впереди раздались радостные восклицания: там приветствовали молодых Леопардов – Эльвер-ка-Вирриона и Шенд-Ладора с приятелями, шествовавших к храму. При приближении носилок верховного советника восторженные крики смолкали.

Майя замедлила шаг на крутом спуске по улице Оружейников к Караванному рынку; неподалеку виднелась та самая лавка, где девушка обменялась шутками с учеником аптекаря по пути к особняку Эвд-Экахлона. В толпе вокруг перешептывались; Майя чувствовала на себе людские взгляды, но ответить на них не могла. «Ничего страшного, за погляд денег не берут», – напомнила она себе, изо всех сил сохраняя напускное высокомерие. Подобная чопорность была совершенно чужда Майе; девушка ощущала себя забавной зверюшкой, которая не осознает своей привлекательности для окружающих, – как павлин на лужайке или белый кот Зуно на постоялом дворе.

Носилки, покачиваясь, достигли Караванного рынка, где стояли бронзовые весы работы Флейтиля, и галереи, где за колоннами скрывался вход в «Зеленую рощу». До Майи донесся звонкий детский голосок: «Мам, посмотри, какие красавицы!» – а через минуту какой-то мужчина с тонильданским говором произнес: «А вон та, светленькая, в голубом…» Майя воспрянула духом.

На подходе к Аистиному холму носилки внезапно остановились, – видно, Сенчо распорядился. Тризат почтительно наклонился к верховному советнику, выслушивая приказания. Девушки, стоя на виду у толпы, своей красотой и недоступностью напоминали спелые плоды в огороженном саду и манили запретной усладой, так что мужчины забывали о приличиях. В нескольких шагах от Майи послышался крик: «Назад!» Она встревоженно обернулась и увидела, как солдат отталкивает древком копья крепкого парня, не сводящего с нее глаз.

– Похоже, боров наш совсем спятил, – пробормотала Оккула, не разжимая губ. – Еще чуть-чуть, и нас тут прилюдно отбастают.

Тризат жестом подозвал Майю к носилкам. Сенчо вцепился ей в руку и велел сходить в «Зеленую рощу» за охлажденным вином, но тризат сам пошел в таверну и вернулся с кувшином. Верховный советник неторопливо выпил вина и потребовал, чтобы Майя утерла ему пот с лица и плеч. Невольница повиновалась и, смущенно покраснев, вернулась к подруге.

– Что случилось? – спросила Оккула.

– Пить ему захотелось.

– И все? Можно подумать, он тебя выпорол по-быстрому.

У подножья Аистиного холма плотная толпа окружила храм Крэна. На небольшой площади, вымощенной керамической плиткой, рядом с новой статуей Аэрты стоял Дераккон со свитой баронов и военачальников из тех, что не отправились к Вальдерре или в Дарай-Палтеш. Неподалеку их жены негромко беседовали с танцовщицами Флелы. Гости, прибывавшие к храму, церемонно приветствовали Дераккона, который либо милостиво приглашал их присоединиться к беседе, либо, если они были недостаточно знатны, предлагал пройти к остальным собравшимся. В теплом воздухе витали сладкие ароматы дорогих духов, смешиваясь с запахом весенних цветов, высаженных на клумбах вокруг храма. С Аистиного холма были хорошо видны разноцветные одеяния, накидки и украшенные перьями шляпы гостей, собравшихся у храма, создавая такую завораживающую картину, что даже Оккула на миг забылась и восхищенно прошептала: «О Канза-Мерада!»

Но тут перед девушками возникло сооружение, затмевающее своим великолепием скопление богатых и знатных Леопардов. За городской стеной, на правом берегу реки Монжу, стояли прославленные Тамарриковые ворота, построенные восемьдесят лет тому назад великим Флейтилем, дедом знаменитого ваятеля. Чудесное творение спорило красотой с дворцом Баронов и Ступенями Квизо и, пока его не разрушили ортельгийцы, служило неотъемлемой частью ритуалов в честь бога Крэна. Тамарриковые ворота служили водяными часами, и даже самые придирчивые ценители прекрасного проникались их возвышенной красотой. Механизм был устроен по принципу мельничного колеса, но сказать, что это были обычные водяные часы, – то же самое, что назвать Александра Македонского простым воином.