Лонтано - Жан-Кристоф Гранже

– Я никогда не считал их ниже себя.

– Тогда ради изысканной беседы?

– Не будь такой, – запротестовал он. – Я их люблю… потому что они хорошенькие.

– Оригинал.

– Ты спрашиваешь, я отвечаю.

– Но ведь не все же.

– Почти все: это часть их работы.

Она подняла руку, подзывая гарсона:

– Я возьму еще вина. Ты не обязан пить со мной.

Он заявил, что вообще не пьет, – хотел вернуться в контору с ясной головой.

– Составлю тебе компанию, – уступил он.

Появился новый кувшин красного вина. Он наполнил бокалы, пока София продолжила наступление:

– Значит, они хорошенькие. Но ведь не только это?

– Нет, в них есть что-то потерянное, и меня это трогает.

– В каком смысле? – спросила она, сделав большой глоток.

Он опустил глаза на свою пиццу, к которой так и не притронулся. Не мог и куска проглотить. Близость Софии. Труп на улице де ля Вут…

– Есть у меня одна теория насчет женской красоты.

– Хо-хо, как интересно…

Она протянула свой бокал, уже пустой.

– Красивым много обещают, и мало-помалу ложь смыкается вокруг них. Пока они маленькие, им говорят, что они принцессы. Когда подрастают, им прочат карьеру манекенщицы. Чуть позже – актрисы. И они потихоньку расслабляются в мире грез. Теряют всякое упорство.

– А мне вот кажется, что нет ничего упорнее начинающей актрисы. Посмотри на свою сестру.

– Забудь про нее. Речь идет только о мечтах. В них не остается никакой силы, чтобы выстоять в настоящей жизни: дерьмовая работа, начальник-садист, жалкая зарплата…

– Я не согласна: многие начинающие модели или актрисы работают в ресторанах или ищут мелкие приработки. В Нью-Йорке…

– Но это всегда временно, в ожидании настоящего контракта.

– К чему ты клонишь?

– Преходящее становится постоянным. Эти так называемые подработки и есть реальность, от которой никуда не деться. Между тем они не получили никакой настоящей подготовки. Ни школы, ни университета, ни стажировок… Они наги и безоружны в борьбе за выживание.

Она снова осушила бокал и сама налила себе еще. На ней был джемпер с V-образным вырезом, темно-синий, очень тонкой выделки. Когда София ставила кувшин, он заметил случайно (если только можно говорить о случайности в том, что женщина решила вам показать) бретельку ее лифчика. И тут же опустил глаза, словно мальчишка, которого поймали с поличным. В глубине души он всегда был уверен, что у Софии нет ни грудей, ни гениталий. Она не была материальным существом.

– Значит, ты хочешь их спасти?

Он насупился: ошибкой было так перед ней открыться. Во всем, что касалось желаний и чувств, он умственно не перерос тринадцатилетнего возраста. И не случайно опыта у него было не больше, чем у подростка.

– Оставь это.

София засмеялась горловым смехом. Она немного захмелела, но стала только привлекательней. Скрестила руки на столе и придвинулась ближе:

– И какая была твоей любимицей?

– Продавщица из парфюмерного отдела «Сефора» на Елисейских Полях, – неожиданно признался он под влиянием минуты. – Маленькая женщина, очень гордая, очень красивая, которая не любила заниматься любовью.

– Серьезное затруднение.

– Меня оно не смущало.

– А ты тоже этого не любишь?

– Не особенно, да.

Она хихикнула. Слегка пьяная, она казалась ближе, реальней. От вина у нее порозовели скулы. Миндалевидные глаза стали совсем прозрачными.

– Несколько лет назад, – бросил он, – у меня была депрессия.

– Я не знала. Давай возьмем еще вина?

– Нет. Думаю, ты и так достаточно выпила.

В нем опять проснулся янсенист.[116]В ответ он получил только новый смешок. Она ждала продолжения истории.

– Я выбрался, но лишь благодаря антидепрессантам. Лекарства сотворили чудо, но только не с моим либидо.

– Так, значит, правду говорят? Это приводит к импотенции?

– Достаточно было, чтобы я в это поверил, и результат оказался тот же. С тех пор занятие любовью для меня скорее источник стресса, предмет для беспокойства.

– Мандраж актера.

Он наконец позволил себе глоток вина.

– Лучше пуститься в путь с должной скромностью, тогда прибытие окажется приятным сюрпризом.

– Все это наводит на мысль попробовать…

Он почувствовал, что пора бы остановиться. Расплатился в кассе. Ужин оказался полным фиаско. По крайней мере, ничего нового он не принес. Полицейский и графиня: каждый остался при своей роли. Не важно, сказал он себе из чистой трусости, через полчаса я уже буду в управлении.

Он помог ей надеть пиджак и довел до порога. Толкнул дверь и вышел первым, словно опасаясь засады.

– Ты на машине? Ты…

Закончить фразу он не успел. Губы Софии прикоснулись к его собственным. Он не почувствовал ничего. Только головокружение внутри. Его мозг словно замер. Он не способен был осознать, что происходит.

Он сделал усилие, но увидел только тело Перно со снятой, как кожура плода, кожей, развороченный торс Анн Симони, кучки плоти Виссы Савири. Вернуться в отдел, продолжить расследование…

Он отстранился, но в тот же момент опомнился и подхватил Софию, которая обмякла в его руках. Эрван поцеловал ее с яростью, разом высвобождая чувство, которое, как он теперь понимал, не покидало его с момента, когда он ее впервые увидел.

Когда он разжал объятия, она смущенно улыбалась, но теперь он рухнул на капот чьей-то машины: ноги подгибались, во рту был запах выпитого ею вина.

К Софии первой вернулось привычное самообладание – многовековой флорентийский аристократизм сделал свое дело.

– Для кюре ты неплохо целуешься.

Гаэль курила на балконе.

Когда Лоик вернулся, она отвела его под душ, переодела в пижаму, причесала, надушила. И прежде чем уложить в постель, как ребенка, приготовила ему спагетти. И не задавала вопросов – у Лоика случались непостижимые заносы.

И вот что она имела на данный момент: вечер пятницы, телефон распух от сообщений, СМС и приглашений, а она изображает няню при своем недоумке-братце.

Было еще тепло, и под ее босыми ногами с улицы поднимался предзакатный величественный рокот. Облокотившись о парапет, она различала вдали площадку перед дворцом Шайо, справа и слева от которого виднелись два каменных куба постройки тридцатых годов – Музей монументальной скульптуры Франции и Национальный морской музей. Еще дальше переливалась огнями Эйфелева башня, что доказывало, что сейчас ровно двадцать три часа. Неплохо.