Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии - Уильям Манчестер

В Руре военные суды вольных корпусов разбирались с членами солдатских союзов и приговаривали их к расстрелу. Казалось, что хуже просто быть не может. Но французы, которые в эти годы были всегда готовы сделать тяжелую ситуацию еще тяжелее, ухватились за присутствие регулярных войск в нейтральной зоне как за оправдание своего вторжения. Они все еще мечтали об отдельной Рейнландской республике – любопытно, что одним из немногих немецких поборников этого плана был Конрад Аденауэр. В общем, французские солдаты также вступили туда, развернули триколор и подстрелили семерых протестовавших юношей. Операция не имела смысла. Она не помогла ни одной из сторон в междоусобной борьбе. Если французское вмешательство и преследовало какую-то сиюминутную цель, то только напомнить людям, кто выиграл войну, и привить уважение к завоевателю. Единственным долговременным последствием этого стало чувство еще большей горечи во всем Руре и в Берлине. Именно такие «мелочи» и припомнят французам в будущем.

* * *

Вечером 20 марта бронеавтомобиль рабочих, соответственно покрашенный в ярко-красный цвет, свернул с Альфредштрассе, пробрался по лабиринту тихих маленьких улочек, названных в честь других членов семьи «пушечного короля», и приблизился к выступу, закрывающему большую часть виллы «Хюгель». Местные охранники нервно держались за оружие. Они ожидали этого; если русские красные расправились с Романовыми, что сделают немецкие красные с Круппами? Но они ошиблись. Карл Дорман пошел к двери. Из всей челяди он лучше других знал о военной службе: он полагал, что может ладить с такими же бывшими солдатами, как он сам, и ему это удавалось. Когда вооруженные пришельцы объяснили, что не собираются никого беспокоить, что они просто проголодались, Дорман не удивился. Он провел их на кухню, дал съестного столько, сколько они могли унести, и показал, во что все это упаковать. Они даже ничего не спросили о семье.

Если бы они это сделали, то были бы разочарованы. За исключением слуг, дома никого не было. Берта была на четвертом месяце беременности своим седьмым ребенком, и Густав не хотел, чтобы ее тревожила стрельба. При первой вспышке беспорядков – это была демонстрация у завода «Рейнхаузен» – он посадил жену и детей на автомобили и отправился в Зайнек, старый охотничий домик Фрица Круппа на Рейне. Марго задержалась. Она не приближалась к Зайнеку после того, как ее муж развлекался там с итальянскими юношами. В течение нескольких дней она оставалась в Арнольдхаусе, опекаемом Круппами родильном доме, названном в честь утраченного ребенка Берты. Затем уличные бойцы начали поливать огнем друг друга под ее окнами. Она передумала насчет Зайнека и, отправившись в путь одна, со свойственным ей самообладанием прошла через охваченную боями территорию, чтобы присоединиться к дочери. Когда родилась в августе Вальдграут, Марго была рядом с Бертой.

Густав не слишком часто проводил время в Зайнеке. Как дипломат, он верил в необходимость сохранять внешнюю благопристойность, и чем более дезорганизованной становилась Германия, тем старательнее он делал вид, будто все идет нормально. В тот момент это требовало значительных усилий. Во-первых, в Версале его официально заклеймили как военного преступника. Согласно статье 231 Версальского договора, его величество, баварский кронпринц Рупрехт, адмиралы Тирпиц и Шеер, Густав Крупп фон Болен унд Хальбах, а также генералы Гинденбург и Людендорф, Маккензен и Клук входили в число тех, чьи беззаконные действия до основания потрясли Европу. Крупп не сомневался, что отказ Германии сотрудничать сведет эту статью на нет, и он не ошибся, однако другие неприятные вещи игнорировать было труднее. Восстание в Руре оказалось отнюдь не мелочью; оно стало крупнейшим международным событием, и, пока его не удалось подавить, в кабинете Круппа дежурили вооруженные солдаты. (Когда Густав вернулся, температура в помещениях превысила 70 градусов по Фаренгейту. Он велел открыть настежь все окна и не входил внутрь, пока температура не снизилась до привычной для него.) И что совсем уж никуда не годилось – это демонтаж его заводов.

29 мая 1920 года Союзная контрольная комиссия зарегистрировалась в отеле «Эссенерхоф», а фактически расположилась в здании главного управления фирмы. Британский полковник Леверетт, возглавлявший комиссию, называл свою задачу чисто наблюдательной. Разрушение крупповских заводов должны были производить немецкие рабочие, оплачиваемые самим Круппом. Леверетт выразил надежду, что они поторопятся, так как дел предстоит много. До своего отъезда он должен убедиться, что «Гусштальфабрик» стал вдвое меньше – эссенская часть его программы предусматривала уничтожение почти одного миллиона инструментов и 9300 станков общим весом 60 тысяч тонн, а также разрушение 100 тысяч кубических ярдов построек. Затем Леверетту предстояло отправиться в Киль, где, «как он полагал», у Круппа была верфь. Там имелись «какие-то военные суда». Их следовало «пустить на дно, а строящиеся – уничтожить».

Однако полковнику пришлось задержаться по причине, которая позабавила бы писателя Льюиса Кэрролла. Прежде чем демонтировать завод, сказал он, ему надлежит выполнить требования статьи 168 Версальского договора. Вся готовая военная продукция должна быть передана ему. Он совершенно точно знал, сколько чего имеется в наличии, так как глава союзной миссии в Берлине генерал Нолле передал ему подробный список почти на миллион наименований, составленный французской разведкой и начинавшийся со 159 экспериментальных полевых орудий. Крупповские директора изучили этот список и объяснили Леверетту, что французы преувеличили размеры немецких артиллерийских парков и количество боеприпасов; во всей стране не набралось бы столько орудий и снарядов. Полковник задумался и нашел, как ему показалось, блестящий выход из положения. Приказ есть приказ, заявил он. Уж немцы-то способны это понять! А потому он распорядился, чтобы заводы перед сносом возобновили выпуск оружия на полную мощность. И вновь заработали военные заводы в Эссене, тоннами выпуская вооружение, – Леверетт отправлял новую продукцию Нолле, который затем ее уничтожал.

После этого заводы были закрыты, и начался демонтаж. Это было ужасно. Работая как проклятые в летнюю жару, люди не чувствовали энтузиазма. Никто не пел «В победном шествии мы разобьем французов». Рабочие почти не разговаривали друг с другом. «Все могут убедиться в том, что означали последствия войны для крупповских заводов, а также для моей жены и меня лично, – писал Густав впоследствии. – Всем известно, что никаким другим заводам не был нанесен Версальским договором столь жестокий удар, как заводам Круппа». Он был прав, но, как показали дальнейшие события, это ритуальное сокрушение кирпича и стали не нанесло никакого ущерба промышленному потенциалу фирмы «Крупп». Версальская попытка уничтожить крупповскую угрозу потерпела неудачу не потому, что постановление было слишком жестким, а из-за того, что самый подход был неэффективным. Подобно железному канцлеру полвека назад, составители договора слишком увлеклись военной стратегией. Они хотели дать Франции защищенные границы, предпочтительно на Рейне. Все, чего они добились, так это усилили опасения Германии попасть в окружение. Промышленная мощь Рура осталась прежней, и не прошло и пяти лет, как добыча угля и выплавка стали достигли уровня июля 1914 года. Более того, уничтожение устаревшего оборудования в конечном счете принесло Круппу только пользу. В отличие от оружейников держав-победительниц Густав вступил в кризисные 30-е годы, оснастив свои заводы новейшей техникой.