«Жажду бури…». Воспоминания, дневник. Том 1 - Василий Васильевич Водовозов

лежит в области международных отношений. В первое время после возникновения современных форм капиталистического строя пролетариат находится действительно в том положении, какое приписывают ему Маркс и Лассаль. Он наиболее эксплуатируемый класс в своем народе; он составляет прямую противоположность буржуазии; он сам никого не эксплуатирует, и в том революционном перевороте, к которому стремится, ему действительно нечего терять, кроме цепей.

Но капитализм развивается, и вместе с ним политическая и экономическая мощь отдельных капиталистических стран усиливается. Родина пролетария начинает властвовать на мировом рынке; она начинает эксплуатировать свои колонии или более слабые страны, находящиеся с ней в торговых отношениях, и от этой эксплуатации получает громадные барыши. Львиная доля этих барышей идет в карманы буржуазии, но некоторая доля в форме повышенной заработной платы и низких цен на ввозимые из‐за границы товары достается рабочим. В связи с этим социальное положение рабочего и его психика двоятся. У себя на родине он — по отношению к капиталисту — остается рабочим, объектом эксплуатации, вырабатывающим на капиталиста прибавочную стоимость. Но на мировом рынке он сам вместе со своим капиталистом чувствует себя членом государства, эксплуатирующего другие народы. Поэтому естественный эгоизм толкает его к образованию сильной рабочей партии, умело борющейся за интересы рабочего класса, но при условии, чтобы эта партия была национальной, чуждой интернациональным стремлениям, чуждой социализму в его первоначальной идеалистической форме.

Я проследил развитие этих явлений на истории английского и германского рабочего класса и нашел там богатый материал для подтверждения моих положений. До середины XIX века рабочий класс Англии не получал никаких или почти никаких выгод от растущей международной мощи своей родины. Это было время, когда Энгельс писал свою книгу «Положение рабочего класса в Англии»928, где изображал это положение — и изображал для того времени совершенно верно — в самых мрачных красках. Тогда рабочий класс Англии создал сильное движение, известное под именем чартизма, которое хотя и выдвигало по преимуществу политические требования, но было одушевлено общими стремлениями, совершенно родственными позднейшему социализму.

В 1849 г. чартизм гибнет. Хронологически эта гибель совершенно точно совпадает с моментом, когда активный торговый баланс Англии сменился пассивным. Пассивность баланса в Англии во второй половине XIX века имела совершенно иное значение, чем во многих других странах тогда и чем почти повсеместно после мировой войны. Перевес ввоза в Англию был коммерческим выражением политической и экономической зависимости почти всего мира от Англии. Он был данью, которую колонии и экономически слабые страны (в том числе и Россия) платили их поработительнице Англии; мир оплачивал своими товарами проценты по займам, заключенным в Англии, и за ее капиталы, вложенные за границей. Эта-то дань, получаемая Англией из‐за границы, давала легкую возможность английским капиталистам идти на уступки своим рабочим в их требованиях повышения заработной платы, сокращения рабочего дня и улучшения условий труда вообще, а рабочих делает сторонниками британского империализма и мешает им принимать континентальный социализм в его чистом виде, следовательно, мешает возрождению чартизма.

Германия поздно вступила на дорогу капиталистического развития и первоначально на мировом рынке была страной обездоленной. Благодаря этому она создала могучее рабочее движение, одушевленное последовательно проведенным идеалом социализма. Но вот понемногу Германия вступает в конкуренцию с Англией, на многих рынках, а частью даже и на английском бьет ее («made in Germany»929), обзаводится своими колониями и на рубеже XIX и ХX веков окончательно перестает быть золушкой среди народов. Тут-то и появляется Бернштейн — апостол Павел социализма и разъясняет немецкому рабочему, что фраза «Коммунистического манифеста» «у рабочего нет отечества»930 давно потеряла всякий смысл, что теперь национальные интересы и для него должны господствовать над интернациональными, что социализм есть не определенный законченный идеал, а только бесконечное движение. И немецкий социализм полинял, решившись оправдать и колониальные завоевания, и империализм, и рост вооружений, и, в случае необходимости, войну.

Теория моя, конечно, не была совершенно нова. Значение международного неравенства для психологии рабочего класса не раз указывал из русских писателей С. Н. Южаков931. Но большую часть материала для моей теории дал мне Бернштейн, как своей книгой, так и в частных беседах. Когда я самому Бернштейну проводил мою параллель его с апостолом Павлом, он не без самодовольства ухмылялся, но от выражения своего согласия или несогласия уклонялся.

Сложилась эта теория у меня на основании долгого изучения фактов, но, конечно, находилась в известной связи с процессом, общим почти всем людям: переходом от свойственных молодости оптимизма и веры в бесконечность прогресса и торжество идеала в будущем к обычно свойственным зрелому возрасту и старости пессимизму и потере веры, и я, конечно, не мог не сознавать этой связи, но и, сознавая ее, не мог не быть убежденным в правильности моего понимания хода исторического процесса.

Когда я вернулся в Киев932, я выразил моим социал-демократическим друзьям желание прочитать доклад, конечно нелегальный, о последних выборах в Германии и о росте социал-демократической партии. Такой доклад был организован в частной квартире и прочитан приблизительно 40 слушателям из радикальной молодежи. Выслушали его с интересом, но были явно недовольны его тезисами. Выступали и оппоненты, но очень слабые, которые пытались опровергнуть факты от Маркса или же доказывали, что приведенные мною факты только на некоторое время отодвигают торжество социализма: когда весь мир будет пролетаризирован, то все пойдет по Марксу. Реферат удалось повторить, тоже нелегально, в другой частной квартире в другом составе публики, но приблизительно с теми же возражениями.

Но мне хотелось прочитать его легально, публично. Для этого я обработал его заново и придал другую форму. Я озаглавил его: «Шпильгаген как бытописатель немецкой общественной жизни и дальнейшая судьба общественных течений, изображенных в романе “Один в поле не воин”»933. Таким образом политико-социальный доклад обратился в историко-литературный, с которым можно было явиться в Литературно-артистическое общество, что я и сделал. Краткую программу я составил в возможно неясных выражениях, и доклад был допущен правлением Общества, несмотря на его консервативный состав. Затем я и некоторые другие члены нафабриковали контрамарок, студенты распродали их в университете по 30 копеек за штуку в пользу революционного Красного Креста, и доклад состоялся, зала была переполнена не менее, чем на булгаковском чтении.

Я построил доклад следующим образом. Дал краткую характеристику тем произведениям Шпильгагена, в которых он изображает революцию 1848 г. и дальнейшее развитие политических течений, зародившихся в 1848 г. («Проблематические натуры», «Два поколения», «Один в поле не воин», «Новый фараон»934 и др.), в особенности остановился на характере его героя Лео,