Возвращение домой - Розамунда Пилчер

– Ты прекрасно выглядишь, – сказала она.

– Ты тоже.

Его простецкий вид успокоил ее и прибавил уверенности; сама она не поддалась искушению вырядиться как на парад и после ванны просто надела чистое бумажное платье, голубое в белую полоску, и белые легкие туфли на босу ногу.

– Завидую тебе, – сказал он, – по-моему, ты умудрилась загореть больше, чем я.

– У нас стояла дивная погода.

Он оторвался от машины и принялся, заложив руки в карманы брюк, разглядывать фасад высокого, узкого каменного дома.

– Как, должно быть, приятно жить в таком чудном месте!

– С этой стороны дом трехэтажный, а сзади – только два этажа, – стала объяснять она. – И комнаты находятся на разных уровнях. Наверно, это потому, что, как и весь город, дом стоит на склоне холма. Кухня находится на втором этаже сзади, и оттуда выходит дверь во двор, где миссис Уоррен выращивает в горшках цветы и развешивает белье после стирки. А сада у них нет.

– Я удостоюсь приглашения войти?

– Конечно, если хочешь. Но дома никого нет. На регбийном поле сейчас летняя ярмарка, и Хетер с родителями пошли туда – кататься на каруселях, сшибать кокосовые орехи[49] и выигрывать призы.

– Розовых плюшевых слоников?

– Вот-вот, – рассмеялась она. – А Джо – это брат Хетер – отправился с друзьями на вечеринку.

– Итак, куда мы отправимся? Какое ночное заведение модно в этом году?

– Не знаю. Может, пойти в «Старый баркас»?

– Отличная мысль! Сто лет там не был. Пойдем и посмотрим, как там. Поедем на машине или прогуляемся пешком?

– Давай пешком, это ведь совсем близко.

– Тогда – en avant![50]

И они неторопливо пошли бок о бок по узкой улице, что шла под гору к спасательной станции и гавани. Джудит вдруг спохватилась.

– Ты чего-нибудь поел? – спросила она.

– А что, у меня такой голодный вид?

– Нет. Но я прекрасно знаю, как и ты, что в Нанчерроу ужинают в восемь, поэтому мне подумалось, что ты, вероятно, пропустил ужин.

– Ты права, я не ел, но и не хочу. Я пришел к убеждению, что дома мы слишком много едим. Все дело, видно, в кулинарном искусстве миссис Неттлбед. Для меня загадка, как это родителей до сих пор не разнесло вширь, – лопают по четыре раза на дню и не прибавят в весе ни унции!

– Дело все в такой штуке, которая называется «метаболизм».

– Где ты подцепила это ученое словечко?

– О, мы получили хорошее образование в «Святой Урсуле».

– Хорошее образование… – повторил он. – И разве не замечательно знать, что все это «хорошее образование» уже позади? Когда я закончил Харроу, я поверить не мог, что это конец. Вскакивал по ночам в холодном поту – меня мучили кошмары, что мне предстоит возвращаться в школу.

– Да будет тебе! Неужели все было так плохо? Держу пари, у тебя всякий раз слезы наворачиваются, как услышишь мальчишеские голоса, поющие старые школьные песни.

– Ничего подобного. Хотя, может, так оно и будет, когда мне перевалит за пятьдесят.

Они завернули за угол спасательной станции и вышли на дорогу, ведущую к гавани. В этот прекрасный погожий вечер на улице было все еще людно. Приехавшие на летний сезон курортники прохаживались вдоль края причала, останавливались, чтобы облокотиться на парапет и поглазеть на рыболовные суденышки внизу, лакомясь мороженым или рыбой с картофельными чипсами. Нетрудно было распознать, что эти люди не местные: непривычные к солнцу, они были красны как раки, одеты необычно, а в их речи слышался то манчестерский, то бирмингемский, то лондонский выговор. Было время прилива, и в небе носились полчища прожорливых чаек; кое-кто из местных стариков, все еще живущих в домах у самого порта, вытащил на улицу кухонные стулья и, усевшись, все в черном, громко комментировал происходящее вокруг. Перед «Старым баркасом» вокруг деревянного стола сидела за кружками пива шумная молодая компания – приезжие.

Эдвард состроил недовольную гримасу:

– Надеюсь, внутри не слишком большая толчея. Последний раз я заходил сюда зимой, и тут было пусто, не считая одного-двух стариков, пришедших отдохнуть от своих сварливых женушек. Ну, чем думать да гадать, пойдем посмотрим.

И он первым вошел внутрь, пригнув голову под изогнутой притолокой. Джудит шагнула следом за ним в полутьму кабачка, и ее разом окутали алкогольные пары, застоявшийся пивной дух, запах разгоряченных человеческих тел в облаках табачного дыма и несмолкающий гул веселых, возбужденных голосов. Она не призналась Эдварду в том, что ни разу не бывала в «Старом баркасе»: этот паб мужчины из семьи Уорренов не делили ни с кем из женщин, приберегая для себя. Теперь она с любопытством озиралась вокруг, пытаясь разгадать, что же такого особенного в этом местечке.

– Ну что, – заметил Эдвард, – удерем отсюда куда глаза глядят или останемся?

– Давай останемся.

– Ладно. Ты стой тут и, если освободится столик, не зевай. А я принесу выпивку. Что ты будешь пить?

– Шенди[51]. Или сидр. Все равно.

– Я возьму тебе шенди.

Он оставил ее и стал ловко пробираться к стойке, орудуя локтями в тесноте и давке и ухитряясь в то же время никого не обидеть и казаться отменно вежливым. «О, извините… Прошу прощения… Я вас чуточку побеспокою…»

Когда Эдвард был уже в нескольких шагах от безучастного бармена, им неожиданно улыбнулась удача – компания, сидевшая за столиком у крошечного, как смотровое отверстие, окошка, беспокойно закопошилась, судя по всему собираясь уходить. Сама удивившись собственной прыти, Джудит в ту же секунду оказалась рядом с ними.

– Прошу прощения, вы уходите?

– Совершенно верно. Нам пора возвращаться к себе в пансион на холме. Хотите занять столик?

– Неплохо бы присесть.

– Да уж. А то здесь душегубка почище калькуттской гауптвахты[52].

Всего их было четверо, и им потребовалось некоторое время на то, чтобы освободить столик. Как только он освободился, Джудит уселась на узкую деревянную скамью и положила рядом свою сумочку, заняв место для Эдварда.

Она была польщена, когда он, вернувшись с кружкой пива и со стаканом шенди, пришел в восхищение от ее расторопности.