Яд в крови - Наталья Калинина

— Да не разговаривай ты с этой шлюхой! — взвизгнула Аделина. — Сейчас придут Марчелло с Сичилиано и вытолкают ее отсюда в три шеи. Вместе с ее ублюдком.

— Если мой Томми ублюдок, то и твой сын такой же ублюдок. Ты должна дать мне денег, — сказала Лила, обращаясь к Маше. — Если ты не дашь мне денег, я сдам Томми в сиротский приют, но сначала расскажу одному знакомому репортеру, кто есть кто, и он напишет об этом в своей газете. Ты наверняка не захочешь, чтобы любопытные домохозяйки и старые девы перемывали тебе косточки и копались в грязном белье вашей семейки. Я буду молчать, если ты дашь мне денег. Я куплю Томми новый костюмчик и попугая. Томми, ты хочешь, чтобы мама купила тебе попугая?

Мальчик засунул палец в рот и улыбнулся Маше.

— Сколько тебе нужно? — спросила она, глядя куда-то мимо Лилы.

— Не давай ей ни цента! — воскликнула Аделина. — Она пропьет их в баре или накупит себе тряпок. Она же настоящая шантажистка! Это ребенок Тэда Симпсона, а вовсе не нашего Франко. Франко начал гулять с тобой, когда ты уже ходила с начинкой от Тэда…

Аделина вдруг зажала рот ладонью и испуганно уставилась на Машу.

Лила хрипло рассмеялась.

— Франко сам способен сделать женщине начинку. Он мужчина что надо, ваш Франко. С ним в постели так накувыркаешься, что потом все до одной косточки ноют. Тебя он тоже заставляет покувыркаться? — спросила Лила у Маши.

Маша стремительно шагнула вперед и влепила звонкую пощечину этой отвратительной наглой мулатке. Лила раскрыла рот и уставилась на нее в изумлении. Маша с силой толкнула ее в грудь.

— А ну-ка проваливай из моего дома, иначе я тебя пристрелю! — высоким ломким голосом сказала она. — Это мой дом, слышишь, и я больше не позволю тебе переступить его порог. Я… я сумею защитить себя и своих близких. Ну же, пошевеливайся.

И Маша произнесла длинную тираду на родном ей русском языке, в которой не оказалось ни одного пристойного слова.

Лила подхватила Томми на руки и заявила, уже стоя на пороге:

— Ты пожалеешь об этом, артистка. Я заставлю тебя проглотить каждое твое слово и заесть моим дерьмом.

Она с силой хлопнула входной дверью, и Маша услыхала, как взревел мотор отъезжающего автомобиля.

— Все, — выдохнула она и рухнула на диван.

— Что с тобой, девочка моя? — Аделина опустилась перед Машей на колени и стала целовать ей руки. — Эта стерва больше не посмеет сюда прийти. Сичилиано сочинит бумагу шерифу, и ее вышлют из нашего города. Сичилиано большой мастер сочинять всякие…

— И вы молчали. — Маша потянулась к пачке с сигаретами на столике и жадно закурила.

— Мы думали, ты знаешь. Разве ты не слыхала, что говорили Сичилиано, Массимо да и Роза? Они тебе так и говорили — смотри за Франко. А ты их не слушала. Ты сама, девочка, виновата. Разве можно мужчине волю давать? Да если бы я дала волю своему Джельсомино, он бы обрюхатил половину шлюх Нью-Орлеана. Я за ним по всем барам и пиццериям с кинжалом бегала. Детей, бывало, запру в доме, а сама в обход.

— Он же меня так любил, — вырвалось у Маши. — Он все время говорил мне о том, как любит меня.

— Он тебя очень любит, девочка. Да и как можно тебя не любить? Пусть бы он только попробовал, и мы с отцом… Не плачь, доченька, не плачь. — Лицо Аделины жалко сморщилось, задрожали губы, на белый воротник блузки закапали крупные слезы. — Ты только не бросай нас, девочка. Ты его побей, сильно побей. Хочешь, я тебе помогу? И Джельсомино поможет — он всегда твою сторону возьмет. Еще когда говорила я Франко — брось ты эту шлюху, брось!

Маша, шатаясь, вышла в коридор. Возле лестницы столкнулась с Лючией.

— Помоги мне собрать чемодан, — сказала она. — Я улетаю завтра в Лос-Анджелес.

— Но ведь ты собиралась отдохнуть перед Катаньей…

— Откуда ты взяла, что я устала? Лючия, прошу тебя, позаботься о Лиз.

— Ты вернешься? Мария, скажи: ты вернешься? — плаксивым голосом спрашивала Лючия.

— Да. Ведь ничего особенного не случилось, правда? — Маша словно слышала себя со стороны. — Все мужья изменяют своим женам. Потому что любви в жизни нет. Она только в музыке.

Он лежал с закрытыми глазами, но видел внутренним взором каждое ее движение. Вот она вошла в комнату, неслышно ступая босыми ногами по чистым крашеным половицам, подошла к окну, отодвинула краешек занавески и выглянула во двор.

Толя приоткрыл правый глаз. Нонна стояла к нему спиной. Он видел темные очертания ее крепкой ладной фигуры, рассыпавшиеся по плечам гладкие волосы. За окном шел дождь, мерно шелестя по крыше погреба, покрытой блестящим оцинкованным железом. В комнате пахло дымом от сосновых поленьев — Нонна успела растопить печь и наверняка уже поставила варить картошку. Он потянулся и сладко зевнул. Она быстро повернула голову.

— Не спишь?

— Иди сюда, — шепотом сказал он.

Нонна быстро вылезла из халата, который упал возле ее ног, переступила через него и шагнула к постели. Он видел, как колыхнулись ее высокие груди. Она откинула одеяло и, ощупав жадным взглядом его обнаженное тело, быстро легла рядом. От нее пахло парным молоком и сеном, шершавые крепкие ладони заскользили по его груди, животу, пробуждая желание.

— Бабушке ночью было плохо, — прошептала Нонна, горячо и прерывисто дыша ему в ухо. — Я сделала ей укол камфоры. Знаешь, нужно смастерить такой стул с дыркой, чтобы она могла ходить на двор в своей комнате. Она вчера упала…

— Сделаем. — Толя закрыл глаза и простонал — пальцы Нонны коснулись основания его пениса, заскользили ниже, нежно и уверенно массируя его потихоньку наливающуюся силой плоть. Он расставил ноги и напряг ягодицы.

— Не делай так — тебе это вредно, — прошептала она. — Я сама. Лежи тихо.

Она проворно села в кровати, наклонила голову, и Толя почувствовал, как кончик его пениса обволокло что-то теплое и влажное. Длинные волосы Нонны щекотали живот, низ которого захлестнула горячая волна полуболи-полунаслаждения.

— Я хочу, чтобы тебе тоже было хорошо… — Вдруг он тоненько всхлипнул и заскрипел зубами — его пенис уже был весь во рту Нонны. — Мне так… так… приятно, — прерывисто шептал он.

Он почувствовал, как взмок от пота, и тут же, не удержавшись, выплеснул закипевшее семя.

Нонна свернулась калачиком у него в ногах и затихла. Толя дышал ртом — он чувствовал себя обессиленным после каждого оргазма. Нонна говорила, это последствия менингита. Она убеждала его, что со временем все пройдет.

Поначалу ему было стыдно своего бессилия, но Нонна сама каждую ночь ложилась к нему в постель. Она делала это, испытывая постоянный страх и стыд перед Таисией Никитичной, которая, разумеется, обо всем догадывалась, однако сохраняла вид, будто ничего не замечает. Поначалу прежде, чем лечь в постель, Нонна плотно задергивала занавески и гасила свет, а потом, мелко дрожа всем телом, прижималась к нему горячим боком и крепко обнимала его руками. Сперва Толя лишь гладил ее по плечу и шее, постепенно его руки осмелели и стали ласкать ее грудь, живот, изредка касаясь густых жестких волосков возле лона. Он каждую ночь с нетерпением ждал момента, когда она скользнет к нему в постель. «И все равно я законченный импотент, — думал он. — Но это теперь не имеет никакого значения».