Последние дни Помпеи - Эдвард Джордж Бульвер-Литтон

– Мне следует играть только в кости! – простонал Клавдий про себя. – Ах, отчего нельзя передернуть гладиатора!

– Спор! Браво, Спор! – заревела чернь, когда Нигер, вдруг остановившись, опять закинул сеть и опять – неудачно. На этот раз он отступил недостаточно проворно. Меч Спора нанес ему тяжкую рану в правую ногу. Лишенный способности бежать, он был усиленно тесним свирепым меченосцем. Однако его высокий рост и длинные руки продолжали давать ему немалые преимущества. И, наставив свой трезубец перед врагом, он в продолжение нескольких минут успешно отражал его нападения. Теперь Спор пытался, при помощи проворного движения, обойти врага, который, конечно, мог двигаться лишь медленно и с трудом. Но, производя этот маневр, он забыл всякую осторожность и слишком приблизился к великану, поднял было руку, чтобы нанести удар, и получил все три острия рокового трезубца прямо в грудь! Он упал на одно колено. В один миг гибельная сеть окутала его. Тщетно старался он высвободиться из ее петель. Снова и снова он отбивался от ударов трезубца, кровь его лилась ручьями сквозь сетку и окрашивала песок. Наконец он опустил руки, в знак того, что побежден.

Победивший ретиарий снял сеть и, опершись о копье, взглядом спрашивал у публики ее решения. В тот же момент, побежденный гладиатор обвел амфитеатр своим мутным взором, полным отчаяния. Но во всех рядах, на всех скамейках он встретил лишь беспощадные, безжалостные взгляды.

Шум утих, замолкли крики. Наступила страшная тишина, – не было в ней сочувствия. Ни одна рука, нет, ни одна, хотя бы женская рука, не подала сигнала к пощаде и дарованию жизни! Спор никогда не был популярен на арене. И за минуту перед тем интерес был возбужден до крайности в пользу раненого Нигера. Народ разгорячился и жаждал крови. Мимический бой уже перестал восхищать. Интерес возрос до желания жертвы и жажды смерти!

Гладиатор почувствовал, что свершилась его судьба. Он не испустил ни стона, ни мольбы. Народ подал сигнал к смерти! В мрачном, стойком отчаянии он нагнул шею, чтобы принять роковой удар. А так как копье ретиария не было орудием, способным причинить мгновенную, верную смерть, то на арене появилась мрачная, зловещая фигура с лицом, совершенно закрытым забралом, потрясая коротким, острым мечом. Тихими, мерными шагами этот роковой боец приблизился к гладиатору, все еще стоявшему на коленях, положил левую руку на его смирившуюся голову, провел острием меча по шее и обвел глазами собрание, на тот случай, если бы в последний момент в нем проснулось сострадание, но страшный сигнал повторился по-прежнему. Тогда клинок, ярко сверкнув в воздухе, опустился, и гладиатор повалился на песок. Члены его судорожно дрогнули, потом замерли, – на арене лежал труп.

Тело тотчас же потащили с арены в дверь смерти и бросили в мрачную берлогу, которая на техническом языке называлась сполиариумом. Но прежде чем оно успело достигнуть этого назначения, решилось также и состязание между остальными бойцами. Меч Эвмолпия нанес смертельную рану менее опытному противнику. К числу жертв побоища прибавилась новая. Все громадное собрание всколыхнулось. Народ вздохнул с облегчением, и каждый расположился поудобнее на своем месте. Из скрытых труб опрыскал публику благоухающий дождь. Освеженные и успокоенные, они толковали о только что виденном кровавом зрелище. Эвмолпий снял шлем и вытер лоб. Его кудрявые волосы, короткая борода, благородные римские черты и блестящие, темные глаза возбудили всеобщее восхищение. Он был свеж, невредим и даже не утомлен.

Эдил Панса громко провозгласил, что так как рана Нигера делала его неспособным вернуться на арену, то Лидон должен был заменить только что убитого Непимия и в свою очередь явиться противником Эвмолпия.

– Однако, Лидон, – прибавил Панса, – если бы ты пожелал отклониться от боя против гладиатора, столь храброго и опытного, ты имеешь на это полное право. Эвмолпий не есть противник, предназначенный тебе заранее. Ты сам лучше знаешь, в состоянии ли ты помериться с ним. Если ты потерпишь поражение, то участью твоей будет почетная смерть. Если же победишь, то я из собственного кошелька удвою назначенную награду.

Народ разразился громкими криками одобрения. Лидон, стоявший на арене, обвел взором ряды и где-то высоко увидал бледное лицо, страдальчески напряженные глаза своего отца. В нерешимости он отвернулся на мгновение. Нет! Боя цестом было недостаточно, он еще не выиграл желанной суммы, отцу его пока еще суждено оставаться в рабстве.

– Благородный эдил! – заявил он твердым, прочувствованным тоном. – Я не отступлю перед этим состязанием. Ради чести Помпеи я требую в качестве питомца ее искони знаменитой ланисты, чтобы мне позволили вступить в бой с этим римлянином.

Народ зашумел еще пуще прежнего.

– Четыре против одного за его противника! – сказал Клавдий Лепиду.

– Я не возьму и двадцати против одного. Еще бы, Евмолпий настоящий Ахиллес, а этот бедный малый – просто жалок!

Эвмолпий пристально взглянул в лицо Лидону и улыбнулся, но эта улыбка сопровождалась легким, едва слышным вздохом – невольное движение сострадания, подавленное привычкой почти в тот же момент, как оно проявилось.

И вот оба, одетые в броню, с обнаженными мечами, с опущенными забралами – последние бойцы арены (до боя людей с дикими зверями) вышли друг против друга.

В эту минуту один из служителей при арене подал претору какое-то письмо. Он снял шнурок, быстро пробежал письмо, и на лице его изобразилось недоумение. Еще раз он перечел послание и промолвил:

– Нет, это невозможно! Этот человек должен быть пьян уже с утра, чтобы написать подобную глупость!

С этими словами он небрежно отбросил письмо и с важностью расселся на своем месте, готовясь внимательно следить за новым состязанием.

Интерес в публике был возбужден до крайней степени. Сперва общее сочувствие оказалось на стороне Эвмолпия. Но отвага Лидона и его удачный намек на честь помпейской ланисты вскоре доставили ему преимущество в их глазах.

– Ну, старинушка! – обратился к Медону сосед его. – Сыну твоему достался здоровый противник, но не бойся, эдитор не допустит, чтобы его убили, народ также, он вел себя слишком благородно. Ага! Вот меткий удар! Славно отражен, клянусь Поллуксом! Молодец Лидон! Вот остановились перевести дух. Что ты там бормочешь, старикашка?

– Молитву! – отвечал Медон с более спокойным видом и большей надеждой, чем до сих пор.

– Молитвы – пустяки! Прошли те времена, когда, бывало, боги уносили людей в тучах. Га! Юпитер! Каков удар! Бок… Смотри береги свой бок, Лидон!

По всему собранию пронесся судорожный трепет. Яростный удар, нанесенный Эвмолпием прямо в голову, заставил Лидона упасть на колено.

– Habet! Досталось ему! – крикнул вдруг