Невская битва. Солнце земли Русской - Александр Сегень

Гнев стал его щитом и оружием. Вот дошла очередь до Кондрата, он деловито и спокойно вступил в битву, как деловито и спокойно начинают раскачиваться деревья, когда до них дотекает волна упругого ветра. Ни страха, ни жалости, ни сомнений, ни волнений — ничего не осталось внутри и вокруг Кондрата. Он ничего не слышал, а лишь угадывал, если кто-то из соратников обращался к нему со словами. И, отвечая, не слышал своего голоса. Никогда еще, ни в одной из многих битв, не доводилось ему испытать это великое и священное молчание смерти.

Он стоял на правой половине чела рядом с полками Ратибора и Гаврилы Олексича. Кто-то из них признал в передовых немецких ритарях обоих братьев Гейдов — фогтов, изгнанных из Пскова, а до того правивших там неверой и неправдой. Знать, крепко обидел их князь Александр изгнанием, коли в самых передах войска своего шли они на битву. Но какова б ни была их обида, наша обида во много раз крепче, ибо не мы к ним, а они на землю нашу пришли творить беззаконие, учить нас кривой своей римской вере. Даром, что сам апостол Петр в Риме проповедовал и мученическую смерть принял.

— Обижаетесь? — ухмыльнулся Кондрат, нацелившись на братьев-фогтов. — Так вы ж ишшо моей обиды не ведаете!

Передав оруженосцу Ингварю булаву, он взял у него новый топор-звездицу, изготовленный в Новгороде знаменитым оружейником Ладом. Топор состоял из пяти лезвий, растопыренных во все стороны. Лад гордился своим изобретением, но, кроме Кондрата, никто не решился освоить эту игрушку. А Кондрат полюбил звездицу, и теперь ему не терпелось поскорее пустить ее в ход. Сначала он раскроил череп немецкому пешцу, бойко орудовавшему своим топориком. Двигаясь дальше, Кондрат не мог не восхититься доблестью и смелостью немцев, составлявших рыло свиньи, — здесь поистине собрались отчаянные храбрецы, с любовью и наслаждением шедшие на смертный бой. Особенно Кондрату понравился один конный молодец, который с таким упоением рубился, что с уст его слетала боевая песня, и, ничего не слыша, Кондрат слышал слова этой песни и даже, казалось, понимал их: «Wirrrreiten, undrrrreiten, undsingen…»[126]И ему хотелось не как-нибудь, а по-особенному, с уважением, убить этого певца-удальца. А тот, покуда он добрался до него, уже успел допеть одну и начать другую песню.

— Heissssa und heissssa der Tot…[127]— лихо распевал ритарь, и Кондрат понимал, что это песня о веселой смерти, которую мужчина обретает только в бою. И он крутанул своим звездатым топором, улыбаясь немцу и приглашая того сразиться. Ритарь, продолжая напевать, кинулся на Кондрата со своим цельнокованым перначом, от ударов которого щит Кондрата затрещал, как сухое древо. Дважды Кондрат пытался достать ритаря звездою своего топора, и оба раза острые лезвия просвистывали мимо, рассекая воздух, — лихо уворачивался певец. Но на третий раз звезда не промахнулась, вонзилась немцу в шею, обрывая задорное пение — укк!.. И упал из руки храбреца пернач, и, заклокотав, хлынула горячей струей кровь, и сам он мешком канул с коня своего в небытие смерти.

Теперь Кондрата никто не мог отвлечь от заветной цели — от псковских братьев-фогтов, много горя принесших псковичам. Тем более что с одним из них уже вступил в схватку Гаврило Олексич. И совсем уж было приблизился Кондрат ко второму из братьев, как вдруг натиск немцев усилился, его вместе с конем и оруженосцами стало оттягивать назад. Тут Кондрат вспомнил о замысле Александра, по которому чело должно было до поры до времени сдерживать натиск свиньи, но, когда она попрет во всю свою силу, сделать вид, будто дрогнули, расступиться, и пусть она стукнется рылом о высокий обрывистый берег, а тем временем окружить ее и тащить к Узмени — к Теплому озеру. Неужто наступил тот миг? Сколько же времени длится сражение?

Свинья резко усилила натиск, громче загремели литавры, бодрее запели тевтонские военные песельники:

— Drrrrang, Drrrrang, Krrrraft und Drang — rata-plam-don-diri-don![128]

И как наводнение уносит в гневных волнах своих всякого, кто попадает на его пути, так несло теперь русских воинов, закручивая в поток немецкого натиска. Многие падали, сраженные вражеским оружием, но Кондрат пока лишь был слегка ранен в локоть левой руки ударом палицы, да щиту его оставалось выдержать не более трех ударов. Зато звездчатый топор, изготовленный умелым Ладом, не подводил его, осыпая своими ударами врагов, звеня и смеясь, питаясь смертями.

— Дон-дири-дон-дири-дон-йа-ха-ха! — слышалось разудалое немецкое пение.

Кондрат увидел обиженное и испуганное лицо Семена Хлеба — известного новгородского двоеженца, коему было обещано отпущение грехов, если он доблестно сразится с врагами. Хлеб обращался к Кондрату с каким-то вопросом, и Кондрат крикнул ему, указывая на уже близкий обрыв:

— Берег!

Тут на него навалились со всех сторон, и, отбиваясь от почуявших свою победу тевтонцев, Кондрат больше не видел двоеженца Семена, но в какой-то миг его лицо вдруг вспыхнуло прямо перед взором Кондрата и тотчас исчезло, взмыв куда-то вверх. Дальше Кондрат оказался в некоем совершеннейшем ослеплении, отчаянно дерясь звездой, посылая удары влево, вправо, вниз, вверх, вперед, назад. Щит его уже рассыпался, и можно было лишь диву даваться тому, что Кондрат оставался жив в этой смертельной схватке с могущественным врагом-немцем.

Он не знал, сколь долго это продолжалось, но в какой-то миг стена немецкого натиска ощутимо ослабла, вздрогнула и стала медленно пятиться. Кондрат искал глазами братьев-фогтов, но не видел ни того ни другого. Он вообще не видел ни одного ритаря поблизости — вокруг всё были простые воины-кнехты, которые, продолжая драться, медленно отступали. Ряды их расстроились, поползли, потекли, захромали и подкосились. Кондрат понимал, что уже можно обрадоваться, но никаких сил на радость у него не было, а было лишь отупление, которое могло сколь угодно долго продолжаться, но в котором не оставалось места для веселья и радости.

Он нашел своего оруженосца Василия и сумел поменять у него звезду на кропило, чтобы задействовать в деснице другие мышцы, а также получил запасной меч и узнал, что второго отрока, Ингваря, убили. Но помахав немного кропилом, Кондрат соскучился по звезде и снова взял ее у Василия, чтобы ею гнать немца.

Русские полки переходили в наступление.

Он загадал, что время для броска наступит именно тогда, когда он мысленно прочтет все молитвы, которые только знал наизусть. Сначала от волнения принялся перебирать их в уме быстро и сбивчиво, но потом понял, что так не годится, сделал несколько глубоких вдохов и как можно размереннее начал заново: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, аминь…» Отроки Ратисвет и Терентий, видя, что Александр молится, встали к нему поближе, чтобы не пускать никого другого по не самым важным вопросам, и сами тоже стали осенять себя крестными знамениями, когда это делал Александр.