Проклятые поэты - Игорь Иванович Гарин

– это поэзия для простолюдинов.

Совокупляться – значит стремиться к проникновению в другого, а художник никогда не выходит за пределы самого себя.

На примере всех способов и систем, всех творений природы и всех творений человека изучить всеобщий и вечный закон градации, постепенности, неспешного продвижения вперед, при котором сила все нарастает, как сложные проценты в финансовом деле.

То же самое с литературной и художественной сноровкой, то же самое с изменчивым сокровищем воли.

Какую газету ни прогляди, за какой угодно день, месяц, год – непременно наткнешься на каждой строчке на свидетельства самой чудовищной людской испорченности, соседствующие с самым поразительным бахвальством собственной честностью, добротой, милосердием, а также с самыми бесстыдными декларациями касательно прогресса и цивилизации.

Что ни газета, от первой строчки до последней, – сплошь нагромождение мерзостей. Войны, кровопролития, кражи, непристойности, истязания, преступления властителей, преступления народов, преступления частных лиц, упоение всеобщей жестокостью.

И вот этим-то омерзительным аперитивом ежеутренне сдабривает свой завтрак цивилизованный человек.

В нынешнем мире все сочится преступлением – газета, стена, лицо человеческое.

Не представляю себе, как можно дотронуться до газеты чистыми руками, не передернувшись от гадливости.

Эстетика

Храни свои грезы, ибо грезы безумца прекраснее грез мудреца.

Ш. Бодлер

Поэзия не должна иметь никакой цели, кроме себя самой.

Ш. Бодлер

В жизни есть только одно истинное очарование – очарование игры.

Ш. Бодлер

Красота

О смертный! как мечта из камня, я прекрасна!

И грудь моя, что всех погубит чередой,

Сердца художников томит любовью властно,

Подобной веществу, предвечной и немой.

В лазури царствую я сфинксом непостижным;

Как лебедь, я бела, и холодна, как снег;

Презрев движение, любуюсь неподвижным;

Вовек я не смеюсь, не плачу я вовек.

Я – строгий образец для гордых изваяний,

И, с тщетной жаждою насытить глад мечтаний,

Поэты предо мной склоняются во прах.

Но их ко мне влечет, покорных и влюбленных,

Сиянье вечности в моих глазах бессонных,

Где все прекраснее, как в чистых зеркалах.

Нонконформизм, самобытность, экзистенциальность, упорное нежелание поступать, думать, творить, как все, делали Бодлера первопроходцем, торящим свои пути, ищущем свои ценности, отказывающимся от подражания не только другим поэтам, но и природе. Эстетика Бодлера – пересмотр классической Аристотелевой установки на «отражение» природного: не тяга к «мимезису», но сила воображения, «сверхприродность», «ворожба», постижение сущего, скрытого за внешними формами.

Отсюда… извлекались Бодлером те приемы словесно-стиховой работы, которые он обозначил как намекающе-окликающую ворожбу (sorcellerie èvocatoire). Существо этого «колдования» в том, чтобы закрепить на бумаге – и дать другим возможность испытать – «празднества мозга»: они наступают, когда мысленно преодолена расщепленность бытия на природу и личность, вещи и дух, внешнее и внутреннее, когда «мир вокруг художника и сам художник совместились в одно».

Переключаясь с внешних форм на зыбкость глубины, с внешнего на внутреннее, поэт шел не от мира, а из себя, делал собственное «я» главной перспективой. Возможно, именно это дало основание А. Пейру назвать его великим эстетиком.

Новое слово Бодлера в поэзии – это «обнаженное сердце», и совсем не случайно, что именно так он озаглавил свои дневники.

«Я знаю, – пишет Бодлер, – что я из тех, которых люди не любят, но которых они вспоминают! В добрый час! Вот поэзия!» Высшее назначение искусства – не понравиться, но выразить гордое страдание, полноту и правду, «души отчаянной протест».

Искусство рассматривается не только как особая форма отношения к миру, познания мира, но преимущественно как форма самоопределения творящего субъекта. Оно дает ему единственную оставшуюся еще радость – выразить в строгой форме прекрасного душевную дисгармонию и познать ее в самом себе. В его непоправимой судьбе – это единственное удовлетворение:

Одновременно свет и тени,

Дух, превращенный в зеркала,

Колодец Правд, где свет и мгла,

Где звезд багровых отраженье;

Маяк, что бездна нам зажгла,

И адских милостей горенье,

Со славой вместе утешенье, —

Вот в чем познанье Зла!

Отсюда заключительные слова «молитвы», обращенной к Сатане:

Упокой мою душу под древом познанья,

Близ тебя, когда свежей одето листвой, —

Новый Храм – заблистает оно над тобой.

В этих стихах Бодлер изумительно точно определил отличительные черты своего поэтического мышления. Среди них одной из главнейших является свойство мрачного самоанализа, неоднократно служившее предметом изображения поэта. Образ «самоистязателя» передает эту особенность с предельной резкостью и наглядностью.

Эстетика Бодлера платонична: с помощью Красоты, посредством Поэзии он стремится прорваться от вещей к сущностям, первообразам, идеям. Он и саму красоту определяет как проявление через относительное, преходящее, представленное – вечного и постоянного, с трудом поддающегося определению. Суть вещей для него важнее их вещности: «Энтузиазм, обращенный на что-либо иное, помимо абстракций, есть признак слабости и болезни». Бодлер высоко ценит духовность за ее идеальность, светозарность.

Перед чистой мечтой, перед впечатлением, свободным от анализа, всякое законченное, всякое положительное искусство – богохульство. Все обладает здесь достаточной ясностью и упоительной сумрачностью гармонии.

Бодлеровская «жажда вечности» тождественно равна его идеализму: не отрешение от земного и материального, но погружение в «дух вещей», эйдетическая жажда первообразов и первопричин, способность постичь «тайну жизни», «беспредельность». Бодлер – величайший «метафизический» поэт, жаждущий уловить «в зримом мире, в неодушевленной природе» все признаки души – «ее физиономию, ее взгляд, ее печаль, ее нежность, ее необузданную радость, ее инстинктивный гнев, ее восторг и ее ужас, короче, человеческое начало, содержащееся во всем, что угодно…»

Красота в эстетике Бодлера представляет собой ключ к «вечности», «беспредельности-небытию», невидимой и неведомой стороне мира. Могущество человека, позволяющее ему соперничать с Богом или Сатаной, заключается именно в его способности постичь природу красоты-мира.

Весь мир ему открыт и внятен тот язык,

Которым говорит цветок и вещь немая.

Будучи высшей, Красота обладает божественными свойствами – смутности, непостижимости: «Я нашел определение Красоты, моей Красоты. Это нечто пылкое и грустное, нечто смутное, оставляющее поле для догадок и предположений».

Надо иметь в виду, что Бог Бодлера опосредован культурой: «Глагол есть Бог». Боговдохновенному поэту-пророку Ронсара Бодлер противопоставляет «сверхприродность» творчества, богоравного и искусного Мастера, связанного с