Проклятые поэты - Игорь Иванович Гарин

которой он вошел в мировую культуру, но на самом деле его наследие во много раз превышает объем «Цветов Зла»: три внушительные книги отчетов о художественных выставках («Салоны»), исследование «Искусственный Рай» и несколько других работ о влиянии наркотиков, книга о Вагнере, десятки критических и публицистических работ, сборник стихотворений в прозе «Парижский сплин», книга, по значимости равная «Цветам Зла», перевод полного собрания сочинений Эдгара По. Следует учесть, что судьба отпустила ему на творчество немногим более двух десятилетий и что болезнь, усиливающаяся с годами, материальные лишения, духовное одиночество, разгромная критика, остракизм, махинации издателей, отношения с кредиторами, предательства близких людей мало способствовали продуктивной работе.

Бодлер пробовал перо и в других жанрах – рассказы, пьесы, романы. Сохранившиеся фрагменты свидетельствуют, что, отпусти ему судьба больше времени и сил, он мог бы преуспеть и на этом поприще…

В 1869 году были опубликованы бодлеровские «Стихотворения в прозе». В планы Бодлера входило издание ста стихотворений, но, по свидетельству друзей, он успел написать около семидесяти. В посмертное издание вошла только половина задуманного, остальное оказалось утраченным. Бодлер хотел озаглавить сборник миниатюр «Парижским сплином», хотя были иные варианты («Свет и дым», «Ночные стихотворения», «Одинокий прохожий», «Парижский скиталец»…). В одном из писем поэт признается, что не вполне доволен своим «Сплином»: «В общем это те же „Цветы Зла“, но гораздо более свободные, детализированные, насмешливые». В предисловии к «Парижскому сплину» поэт пишет о своей мечте, «о чуде поэтической, музыкальной прозы, без ритма и рифмы, достаточно гибкой и резкой, способной передать лирические движения души, извивы грез, потрясения сознания».

Подобная мысль в «Дневниках» выражена следующим образом: «При зарождении всякой высокой мысли происходит нервная встряска, отдающаяся в мозжечке».

О! неужели же вечно страдать или вечно убегать от прекрасного? Природа, безжалостная волшебница, соперница, всегда победоносная, оставь меня! Перестань искушать мои желания и мою гордость! Созерцание прекрасного – поединок, где в ужасе кричит художник перед своим поражением.

Не вызывает сомнений (это признает и сам автор), что отправной точкой «Стихотворений в прозе» стал «Гаспар из Тьмы» А. Бертрана. Но это не «средневековая» по содержанию книга, но «сегодняшняя жизнь», нечто «новое и по мироощущению, и по выражению». Прозаические миниатюры Бодлера, некоторые из которые он успел опубликовать в виде журнальных подборок, продолжают «волшебно-чудесные», исполненные очарования или жути раскопки «Цветов Зла» и развивают стремление поэта совместить духовное и обыденное, «двора чудес» и «волшебные облака» с уличными мостовыми и городской толпой.

Но главным по-прежнему остается «я» поэта, таинство человеческого существования, связи и разрывы между миром и людьми.

Поэтому разрыв, который приковывает его помыслы и гнетет, не столько между человеком и вселенской жизнью – здесь мосты наводятся, хотя и не без труда, – сколько между самими людьми. Между «я» и «другими», родом и отпавшей от него особью, между довольным собой братством – с лица и злосчастьем пасынков – с изнанки («Старый паяц»). К этой расщелине, как причине жестоко ранящих гримас жизни, он, точно завороженный, снова и снова возвращается, независимо от того, намерен ли воплотить свои тревожные раздумья о ней в мгновенной зарисовке («Шут и Венера», «Глаза бедняков», «Вдовы») или они вырастают до крохотного рассказа или очерка («Веревка», «Мадемуазель Бистури»), а то и панорамного обзора («Вечерние сумерки»), подкрепляются ли они моралистическим суждением под занавес («Пирожок») или умело найденной подробностью – такой, как равная белизна зубов двух детей, богатого и нищего, играющих по разную сторону садовой ограды, один – роскошной куклой, другой – дохлой крысой, испытывая жгучую взаимную зависть («Игрушка бедняков»).

Как и «Цветы Зла», миниатюры «Стихотворений в прозе» отличают безупречное построение, шлифованность фраз, изысканность стиля, оригинальность формы.

В отличие от книги «Цветы Зла», композиция которой строго продумана автором, «Стихотворения в прозе» замыслены им как ряд свободных, не связанных одним сюжетом миниатюр. В письме к Арсену Уссе, опубликовавшему двадцать его стихотворений в прозе, Бодлер писал: «Оцените, пожалуйста, исключительное удобство такой комбинации для всех: для вас, меня и читателя. Мы можем прервать, где пожелаем, я – свою грезу, вы – рукопись, читатель – чтение, ибо я не хочу неволить упрямца нескончаемой изощренной интригой. Вытащите один позвонок, и две части этой извилистой фантазии без усилия воссоединятся. Разрубите ее на множество кусков – вы заметите, что каждый способен жить самостоятельно». Тем не менее «фантазия» поэта оставляет впечатление редкостного единства. «Стихотворения в прозе» не случайные фрагменты, а сплав комедии, трагедии, радости жизни. Воля автора не ослабевает ни на мгновение. Ею объединены эти якобы не связанные друг с другом отрывки, она зажигает их внутренним движением, направляет читательскую мысль по определенному руслу.

Пересечения «Стихотворений в прозе» с «Цветами Зла» действительно многочисленны: та же тематика, общий лирический герой (преимущественно сам поэт), общая этика и антропология, огромная емкость.

В нескольких фразах каждой миниатюры – квинтэссенция целого романа; все вместе они составляют эпопею, название которой необычайно трудно подыскать. В самом деле, как можно озаглавить эти едва уловимые состояния души, эти многоплановые образы, становящиеся символами, эти откровенные исповеди, эти мудрые афоризмы? Разве смог бы даже удачно найденный, эффектно звучащий заголовок сконцентрировать в себе все мысли поэта? Если Бодлер считал это произведение аналогичным «Цветам Зла», оно должно было обладать и аналогичным названием. Но такое, как носит его книга стихотворений, отыскать не легче самородков.

Благодеяния Луны

Луна, воплощенная прихоть, заглянула в окно, когда ты спала в колыбели, и сказала себе: «Мне нравится это дитя».

И она расслабленно спустилась по своей облачной лестнице и беззвучно проникла сквозь оконные стекла. Потом она простерлась над тобой с гибкой нежностью матери и наложила на твое лицо краски. С тех пор глаза твои остались зелены, а твои щеки необычно бледны. От созерцания этой гостьи так странно расширились твои зрачки, и так нежно она сдавила тебе горло, что навсегда сохранилось у тебя желание плакать.

Между тем в избытке восторга Луна заполняла всю комнату, подобно фосфорическому сиянию или светящейся отраве; и весь этот свет, живой и трепещущий, думал и говорил: «Ты вечно будешь под властью моего поцелуя. Ты будешь прекрасна моей красотой. Ты будешь любить то, что я люблю и что меня любит: воду, облака, молчание и ночь; море, необъятное и зеленое; воду, лишенную образа и многообразную; страну, где тебя нет; возлюбленного, которого ты не узнаешь; чудовищные цветы; ароматы, заставляющие бредить; кошек, томно замирающих на рояле, стонущих как женщины, хрипло и нежно!

И тебя будут любить