Заговор францисканцев - Джон Сэк

Слова, способные полностью переменить историю ордена, хлынули потоком. В тесной комнатушке, в укромной долине, где скрывался лазарет, Конрад рассказывал о любви Франческо к прокаженным, о Монте Ла Верна и хвалебном гимне, продиктованном там, о слепоте, возникшей в тех же горах, о том, каким увидела донна Джакома мертвого святого, о белоснежной коже и ране на груди, подобной розе, о том, как Элиас похитил и скрыл тело Франциска, как министры-провинциалы подделали историю его жизни. Наконец он рассказал врачу о письме Лео и о своих попытках разгадать его смысл. Теперь он казался ясным: Pauper Christi – прокаженный, которому служил Лео – был не кто иной, как ассизский «беднячок», Il Poverelli di Christo.

Маттео как зачарованный выслушал долгое повествование.

– Но ваш святой Франциск, – спросил он наконец, – никогда сам не говорил о стигматах, никогда не заявлял, говоря словами святого Павла: «ego stigmata Domini Jesu Christi in corpore meo porto» – «я ношу на теле раны Господа нашего Иисуса Христа»?

– Он говорил только: «Моя тайна принадлежит мне». Но радость его на горе Ла Верна – это вполне правдоподобно. Он в глубочайшем смирении всегда стремился принизить себя. Он бы с большей благодарностью принял от серафима дар проказы, нежели стигматы, считая себя заслуживающим первого и недостойным второго. После пребывания на Ла Берне он мог воистину сказать вместе с распятым Господом: «Я червь, не человек». Он разделил смирение Христа, не разделяя славы Его ран.

– Но ты готов поверить, что он видел ангела? – спросил Маттео. – Хотя мог к тому времени уже потерять зрение?

Сомнение в голосе врача показалось Конраду обидным.

– И слепой способен видеть внутренним взором, – сказал он и, помедлив немного, тихо добавил: – Я сам пережил нечто подобное в полной темноте тюремной камеры.

Маттео с минуту молча мерил его взглядом и наконец кивнул.

– Конечно. Прости меня, брат. Я рассматриваю это явление с точки зрения медика и, пожалуй, не удивлюсь, узнав, что человек, сорок дней постившийся, углубившийся в размышления об архангеле Михаиле и Святом Кресте, увидел плывущего перед ним серафима, пораженного ранами Господними. Что до меня, мне представляется более значимым духовное преображение, пережитое святым Франциском на горе Ла Верна, нежели его физические проявления.

– Как так? – не понял Конрад.

– Когда император вручает солдату за доблесть высокую награду, люди славят героя. Однако награда – лишь знак совершенного в бою подвига. – Он оттянул край своей врачебной мантии. – Мои пациенты с почтением и трепетом взирают на мое одеяние, а ведь оно ничего бы не значило без долгих лет учения, которыми я его заслужил. Ты следишь за моей мыслью?

– Ты хочешь сказать, что не важно – что случилось на Ла Берне с телом Франциска? Что больше значит духовный подвиг, заслуживший эту награду?

– Да, для меня – а я считаю себя искренним христианином. Меня больше впечатляет жизнь, отданная духовному совершенствованию, к которому и я способен стремиться, нежели стигматы, которые недоступны ни мне, ни даже моему воображению.

Конрад невольно взглянул на легкое вздутие на лице Маттео.

– Однако ты можешь разделить с ним смиреннейшие его раны.

– Верно, и впредь я буду думать о нем, когда мне придется бороться с жалостью к себе.

Маттео постучал пальцами по столу, раздумывая, стоит ли говорить дальше, и решившись, поднял глаза на собеседника:

– Так или иначе, по чисто врачебным соображениям я никогда не верил рассказам о стигматах святого Франциска.

В ответ на удивленный взгляд Конрада, он поднял вверх ладонь.

– Я изучал анатомию и знаю, что римляне не могли пригвоздить Господа к кресту, пробив ему ладони. Их плоть не выдержала бы веса тела, порвалась бы.

Пальцем левой руки Маттео тронул сухожилия на правом запястье.

– Чтобы его удержать, гвоздь должны были вбить здесь. Но раны Франциска, как я слышал, возникли на ладонях. И еще я всегда удивлялся, почему, получив раны распятия, он не получил на лбу следов тернового венца? И следов бичевания на спине? Я никогда не слыхал, чтобы у святого было что-то подобное.

– И ты молчал о своих сомнениях? – спросил Конрад. Маттео громко рассмеялся.

– Тебе ли спрашивать, когда ты сам только освободился из заточения? Ты не слышал о брате проповеднике, Томазо д'Аверса?

Конрад покачал головой – нет.

– Когда я учился в Салерно, он проповедовал в Неаполе. И однажды вслух выразил сомнения в истинности стигматов. За что папа на семь лет запретил ему читать проповеди, а для сына святого Доминика это то же самое, как если бы тебе запретили твою бедность. Этот фра Томазо теперь инквизитор Неаполя. За свое несчастье – в котором винит святого Франциска – он отыгрывается на твоих братьях спиритуалах, медленно и с удовольствием умерщвляя их посредством изощренных пыток. Так что, возвращаясь к твоему вопросу: нет, брат, я не высказывал своих сомнений и не намерен впредь. Я не из тех, кто мочится против ветра, – Маттео растянул губы в свойственной ему сухой усмешке. – Ну, а ты как распорядишься обретенным знанием?

Конрад крякнул, разминая плечи.

– Расскажу все фра Джироламо д'Асколи, новому генералу нашего ордена. Думаю, Господь намеренно до сих пор не допускал меня постичь истину. Но теперь Бонавентура мертв, а Джироламо достойный и честный человек. Он поступит как должно.

Поднимаясь из-за стола, Маттео негромко присвистнул.

– Ты и впрямь рвешься в мученики, а? – Он нагнулся в дверях и остановился, глядя на восходящее солнце. – Мне будет жаль лишиться тебя так скоро, – сказал он через плечо.

– Я здесь счастлив, – отозвался Конрад. – С разрешения генерала ордена я вернусь с радостью.

Маттео обернулся и показал сквозь туман на запад.

– Смотри, арка завета.

Обернувшись вслед за ним, Конрад уставился на повисшую над деревьями радугу.

– Как ты ее назвал?

– Просто игра слов, брат. Светящаяся арка – знак Божьего обетования, его завета с Ноем.

– Да, но ты уподобил ее Ковчегу Завета, Святая Святых, где иудеи хранили скрижали с десятью заповедями!

Маттео откашлялся.

– Я ничего особенного не имел в виду, брат. Конрад отмахнулся.

– Я тебя понял. Но у меня мысль идет своим путем, друг мой. Благослови тебя Бог, Маттео, ты сейчас сказал мне, где они похоронили святого Франциска!

Конрад ждал Джироламо д' Асколи в сумрачной нижней церкви базилики святого Франциска. Из предосторожности он назначил встречу за пределами монастыря. Радуясь прохладе гладких плиток под запыленными ногами, освобожденными от сандалий, он молился о том, чтобы никогда больше не ощутить стылую сырость пола подземной темницы.