Крест - Сигрид Унсет

В первый же вечер Кристин попросила, чтобы ей дали взглянуть на ребенка, потому что он не переставая плакал и пищал. Девочка была такая жалкая, с большой лысой головкой и маленьким, бессильным тельцем! Она не могла ни говорить, ни даже сидеть. Мать, казалось, стыдилась своего ребенка, и когда не следующее утро Кристин предложила молодой женщине понести немного ее дочку, та охотно оставила ребенка на попечение Кристин, а сама ушла далеко вперед; она, по-видимому, была кукушкой. Но они были очень молоды, и она и ее муж, – лет по восемнадцати, не больше; и женщина, видно, устала таскать тяжелого ребенка, который вечно хныкал и плакал. Дедушка малютки был некрасивый, угрюмый и сварливый человек, не очень еще старый; он-то и пожелал отправиться с внучкой в Нидарос, так что, видимо, он любил ее. Кристин шла в этом шествии последней, вместе с ним и двумя францисканскими монахами, и сердилась на своего путника из Андабю за то, что тот ни разу не предложил монахам воспользоваться его лошадью. Всякий мог видеть, что молодой монах был тяжко болен.

Старший монах, брат Арнгрим, был маленький, кругленький человечек с круглым румяным веснушчатым лицом, живыми карими глазами и рыжим, как у лисицы, венчиком волос вокруг лысой макушки. Он болтал без умолку. Все больше рассказывал он о бедности, в которой жили они, босоногие монахи из Скидана. Их орден недавно получил усадьбу в этом городке, но они так обнищали, что были почти не в состоянии отправлять богослужения, а церковь, которую они намеревались построить, вряд ли будет когда-нибудь воздвигнута. Он считал виновными во всех бедах богатых монахинь с острова Гимсёй, которые преследовали бедных нищих братьев своей завистью и затаенной злобой и затеяли против них судебную тяжбу. Ничтоже сумняшеся возводил он на них самые тяжкие обвинения. Кристин была не по душе эта болтовня монаха, и маловероятными казались ей его рассказы о том, что аббатиса монастыря была-де избрана не по правилам и что монахини просыпают часы молитвы, и сплетничают, и ведут непотребные речи за столом в монастырской трапезной. Об одной сестре-монахине он даже прямо сказал, что люди не верят в ее целомудрие. Но, впрочем, Кристин видела, что брат Арнгрим был добросердечным и услужливым человеком. Он подолгу нес больного ребенка, когда замечал, что у Кристин уставали руки. Когда же ребенок кричал благим матом, монах пускался бежать со всех ног вперед, высоко задирая полы своей рясы, так что можжевельник царапал его черные, волосатые икры, а брызги болотной воды разлетались в разные стороны. Он громко звал молодую мать, крича ей, чтобы она остановилась и покормила голодного ребенка. Потом он бежал обратно к больному, к брату Тургильсу; с ним он обращался точно самый нежный и любящий отец.

Нечего было и думать о том, чтобы добраться с больным монахом до Йердкинна этой же ночью. Но оба крестьянина из Довре знали, что немного южнее, в стороне от проезжей дороги; близ озера, есть каменная хижина, и туда-то они все и направились. Между тем вечер становился все холоднее. Над болотистыми, топкими берегами озера поднимался белый туман, и березовая роща истекала росой. На западе, над горными вершинами, застыл маленький серп луны, почти такой же бледно-золотистый и тусклый, как само вечернее небо. Все чаще и чаще приходилось останавливаться брату Тургильсу; он кашлял так, что жалость брала его слушать. Брат Арнгрим поддерживал его в это время, вытирал ему лицо и вокруг рта, а потом, покачивая головой, показывал Кристин свою руку, на которой виднелись следы крови от мокроты больного.

Паломники нашли хижину, но она оказалась разрушенной. Тогда они отыскали защищенное от ветра местечко и развели костер. Бедняги южане никогда не думали, что ночь в горах может быть такой леденяще холодной. Кристин вытащила из своей котомки плащ покупного сукна, подбитый бобровым мехом. Этот плащ Гэуте заставил ее взять с собой, так как он был особенно легким и теплым. Когда она закутывала в этот плащ брата Тургильса, молодой монах, охрипший так, что едва шевелил языком, прошептал: ребенка тоже можно положить к нему под плащ. И тогда ему дали ребенка. Ребенок плакал, а монах кашлял, но в перерывах между приступами кашля и плачем обоим удавалось поспать.

Часть ночи Кристин вместе с одним из доврских крестьян и с братом Арнгримом бодрствовала и поддерживала огонь в костре. На севере занимался светло-желтый рассвет – серебристое и спокойное лежало там горное озеро. Плескались рыбы, и на поверхности озера то и дело всплывали круги. Но по ту сторону, у подножия горных пиков, озеро все еще отражало черную мглу ночи. Один раз оттуда донесся к ним ужасный, пронзительный крик – монах испугался и крепко сжал руки своих спутников. Кристин и крестьянин сначала было подумали, что это какой-нибудь зверь, но тут они услыхали шум осыпающихся камней, словно кто-то спускался по каменистому склону; а затем снова раздался чей-то грубый оклик – похоже было, что кричит мужчина. Монах принялся громко молиться. «Jesus Kristus, soter»,1 (Иисус Христос, спаситель {лат.) – разобрала Кристин и «Vicit leo de tribu Juda».22 (Лев из колена Иудова победил (лат.). Но тут они услыхали, как где-то под горой хлопнула дверь.

Вставал серенький рассвет, все более отчетливо проступали каменистые осыпи и заросли березняка по ту сторону озера. Тут сидящих у костра сменили второй крестьянин из Довре и человек из Осло. Последнее, о чем подумала Кристин, засыпая у костра, было: если и впредь они будут совершать столь маленькие дневные переходы, то она вынуждена будет побираться по усадьбам, когда они спустятся вниз, в Гэульдал. Ведь ей еще придется дать при расставании денег нищенствующим монахам.

Солнце стояло уже довольно высоко в небе, а утренний ветерок затянул легкой рябью потемневшее озеро, когда замерзшие паломники собрались вокруг брата Арнгрима, читавшего утренние молитвы. Брат Тургильс сидел скорчившись, стучал зубами от холода и, бормоча вместе со всеми молитвы, изо всех сил старался удержаться от кашля. При виде этих двух пепельно-серых монашеских ряс, ярко освещенных утренним солнцем, Кристин сразу же вспомнила, что видела во сне брата Эдвина. Правда, она уже не могла вспомнить, что именно ей приснилось, но она преклонила колена и поцеловала руки монахов, прося их благословить паломников.

По плащу на бобровой подкладке все прочие паломники догадались, что Кристин была не из простых. А после того, как она упомянула невзначай, что ей уже дважды случалось проделывать этот путь по королевской дороге через Доврские горы, она стала своего рода вожаком для этих странников. Крестьянам из Довре никогда раньше не приходилось подниматься в горы выше Йердкинна, а жители Осло и округи здесь и вовсе не бывали.

Вечернее богослужение еще не начиналось, когда путники пришли в Йердкинн, и, отстояв службу в часовне, Кристин одна отправилась в горы. Ей захотелось отыскать ту тропинку, по которой она некогда шла вместе со своим отцом, и то место у ручья, где она сидела вместе с ним. Места этого она не нашла, но ей показалось, что она отыскала пригорок, на который взобралась тогда, чтобы еще раз посмотреть ему вслед, когда он уезжал от нее. Впрочем, здесь все возвышенности, окружавшие лощину, очень походили друг на друга.

Она стояла на коленях среди красной толокнянки на вершине холма. Надвигались серые летние сумерки – воедино сливались поросшие березняком склоны невысоких гор, серые осыпи и бурые полосы болот. Но над широко раскинувшимися гористыми просторами вечернее небо опрокинуло свою бездонную светлую чашу. Белым пятном отражалось небо в стоячей воде, преломленным и более бледным казалось его отражение в небольшом горном ручейке, который, шумно пенясь, бежал по камням, а потом выбегал среди светлых каменистых мелей вокруг небольшого озера на болоте.