The Founding of Modern States New Edition - Richard Franklin Bensel

эту связь могут Великие аятоллы - высшие представители шиитского духовенства. Каждый Великий аятолла имеет право выносить самостоятельные суждения по религиозным вопросам и обязан таким образом руководить верующими в отсутствие Сокровенного Имама. Каждый приверженец веры выбирает одного из Великих аятолл в качестве своего наставника, беспрекословно принимая его толкования исламских законов и доктрин как "исходящие косвенно от Бога и Скрытого имама" и жертвуя деньги на поддержку мечетей и других религиозных учреждений, связанных с выбранным им аятоллой. На протяжении большей части истории Ирана с момента приглашения шиитов-двунадесятников в Персию в начале XVI века между духовенством и монархией существовало (иногда непростое) сотрудничество.

 

Монархия нуждалась в духовенстве для легитимации своего правления, поскольку в противном случае она не могла претендовать на то, чтобы действовать от имени Сокровенного Имама. Духовенство нуждалось в монархии для поддержания и рутинизации своих собственных, более материальных отношений с народом (например, в виде религиозных налогов, которые поддерживали мечети и центры теологического образования).

Шахская программа модернизации неизбежно приводила к социальным и культурным изменениям в Иране, и многие из этих изменений делали исламское духовенство некомфортным. Многих из них приводило в ужас присутствие американских военных советников, распространение западных фильмов и других средств массовой информации, принятие западной моды, не уважающей традиционные исламские нравы, и все более равнодушное, а то и откровенно враждебное отношение шаха к духовенству. Однако большинство духовенства не стало участвовать в политике даже после изгнания Хомейни в 1964 году. В результате основная часть подавления режима пришлась на светские или мирские исламские организации, выступавшие за либерализацию политической системы. Таким образом, мечети оставались исключительно местами поклонения, тихими убежищами, в которых люди могли спокойно собираться и общаться друг с другом. Когда произошла революция, плотное распределение мечетей по всему иранскому обществу, тесная связь духовенства с базаром, набожные убеждения большей части крестьянства и рабочего класса превратили мечети в национальную сеть, которая поддерживала и формировала народную мобилизацию против режима. Фактически, подавление шахом более светских и светских исламских альтернатив означало, что сеть мечетей была единственной социальной структурой, через которую массы могли быть вовлечены в политику.

 

При шахе Иран превратился в "государство-рантье", которое финансировало модернизацию, военную экспансию и большинство социальных программ за счет доходов от продажи нефти, поступавших почти исключительно в государственную казну. Такая зависимость от внешних доходов означала, что режим никогда не устанавливал тесных связей с иранским обществом и, пока репрессии были эффективными, мог спокойно игнорировать народные настроения. Во многом шах был лично ответственен за изоляцию своего режима. Например, шахская программа аграрных реформ позволила значительной части независимого крестьянства приобрести землю, превратив его в еще один класс, созданный модернизационной политикой режима. Шах мог бы легко взрастить крестьянство, владеющее землей, как продолжение социальной базы режима, но вместо этого он довольно беспричинно заклеймил его как устаревшее препятствие на пути прогресса, публично заявив в 1975 г., что "мелкие и относительно непродуктивные крестьяне - это излишество, которое страна больше не может себе позволить". Абсолютистский темперамент шаха только усилил изоляцию режима, превратив монархию в единственную мишень для массовой оппозиции.

 

Революционное движение, свергнувшее шаха, было охарактеризовано как "радужная" коалиция, состоящая из заклятых марксистов-атеистов, либеральных агностиков, непрактикующих мусульман, прогрессивных исламских элементов среди интеллигенции и студентов, социал-демократов, последователей бывшего премьер-министра Моссадека, исламско-марксистских реформаторов, сложившейся шиитской иерархии (с разными целями и участием) и, наконец, исламских фундаменталистов и жестко настроенных учеников аятоллы Хомейни. В уличных шествиях и демонстрациях принимали участие аристократы из дэ-класса, политики старой закалки, недовольные работой, мелкие предприниматели, новые промышленники, городские рабочие и праздные прихлебатели.

 

Как только шаха не стало и военные вернулись в казармы, эта коалиция почти сразу же начала распадаться. По мере распада коалиции различные ее элементы формулировали различные представления о том, каким они хотели видеть новое иранское государство. Нас интересуют не столько эти представления, сколько то, как они связывали их с тем, что, по их мнению, было "волей народа". В каждом случае это видение и концепция "народной воли" были тесно связаны.

Национальный фронт, например, представлял себе народную волю с либеральной точки зрения. Признавая, что влияние шиитского духовенства и сила исламских настроений в обществе означают невозможность строгого разделения церкви и государства в Иране, большинство лидеров Национального фронта все же выступали за более или менее светскую социал-демократическую политическую систему, в которой религиозные институты и духовенство будут отстранены от политики. Как и для большинства западных либералов, политическая система должна быть ориентирована в первую очередь на процесс, поскольку свободная пресса, открытая политическая конкуренция и всеобщее избирательное право позволят в значительной степени не ограничивать народное волеизъявление.

Движение за освобождение также предпочитало построение более или менее либерального демократического режима, но при этом накладывало бы больше ограничений на народное волеизъявление в виде мягкого регулирования избирательной конкуренции и привилегированного положения духовенства в отношении контроля над законодательством, затрагивающим сферы, уже охваченные исламским правом (например, шариатом). Их ориентация была бы направлена на более активное выражение народной воли.

 

В то же время "Движение за освобождение" вписывалось в шиитский мейнстрим иранского общества, исключая более светскую политику и возможности. На периферии Движение за освобождение пересекалось с "Моджахеддин-и-Хальк" - вооруженной партизанской организацией левого толка, выступавшей за создание "эгалитарного исламского общества на основе слияния ислама и марксизма". Моджахеды предполагали радикальную перестройку отношений собственности, прописанную, по их мнению, как в Коране, так и в марксистских теориях исторического материализма. Исламское движение, с его точки зрения, было авангардом социальной революции, которая, естественно, со временем примет более ортодоксальную марксистскую программу. Таким образом, оно уже предвидело, чего хочет народная воля в Иране в качестве исторического результата, и должно было выстроить регулирование политического выражения этой воли таким образом, чтобы оно привело к этому результату. Вопрос о том, правильно ли народное мнение в данный момент восприняло эту волю, не имеет никакого значения (если не считать тактических соображений о том, как проводить революционную политику и операции).

Более ортодоксальные марксистско-ленинские организации, такие как "Федаи Хальк" (вооруженная партизанская организация, аналогичная "Моджахедам") и "Тудех" (официально организованная политическая партия, связанная с Москвой и находящаяся под ее сильным влиянием), были более светскими по своей ориентации, но еще более ограничительными в отношении спектра способов выражения "воли народа". Подавляющее большинство членов "Туде" и двух партизанских организаций составляли студенты, которые учились или учились в университетах и других учебных заведениях. Как и городской средний класс, из которого они вышли, они были продуктом шахской политики модернизации, которая в данном случае привела к более чем двукратному увеличению